Джилл опаздывает. Она написала сообщение, что застряла в метро: какому-то пассажиру стало плохо, образовалась пробка.
Под ногами потертый изношенный ковер, грязный, как и стены, что некогда были белыми, но теперь покрыты серыми пятнами. Здесь только две лампочки, и одна из них не горит.
Обстановка словно бы кричит: вот чего заслуживают женщины, отказывающиеся от материнства, – убогости, осуждения, мрака. Они не достойны чистых лабораторий и оборудования, яркого света и подбадривающих врачей на УЗИ, милых, окрашенных в пастельные тона палат родильного отделения.
Я вхожу в дверь.
За ней ничуть не лучше.
Здесь светло, и женщина, которая здоровается со мной, улыбается, но разговаривать нам приходится через бронированное стекло с маленькими дырочками, чтобы друг друга слышать. Неужели для аборта обязательно требуется бронированное стекло?
– Мне назначено на два, – говорю я. – Роуз Наполитано.
Женщина смотрит в компьютер, кивает, открывает для меня кнопкой дверь справа. Прохожу за бронированное стекло в комнату ожидания. Обстановка здесь лучше, чем в коридоре.
Краска на стенах серая, на столике – стопки журналов, вдоль стен аккуратно расставлены почти новые стулья. На них шесть женщин, двое с мужьями или друзьями, остальные одни.
Сажусь, устремляя взгляд вперед – на плакат с советами по предотвращению беременности. Надеюсь, Джилл успеет добраться хотя бы к тому времени, когда я поеду домой.
Часы на стене показывают 14:10. Я жду, пока меня вызовут.
* * *
– Не позволяй Люку убедить тебя идти против своей природы.
Мы на кухне с мамой, она стряпала фрикадельки с соусом, а я составляла ей компанию. Мне нравилась знакомая атмосфера: я стояла рядом, пока мама готовила ингредиенты, и следовала указаниям – нарезать что-нибудь, достать из холодильника, почистить еще зубчик чеснока…
Мы разыгрывали эту сцену с тех пор, как я была маленькой и мама начала приглашать меня готовить вместе. Искусством кулинарии она овладела задолго до моего рождения. На своей кухне мама была такой же расслабленной и властной, как я, когда стояла перед аудиторией или читала доклад.
Она произнесла эту фразу, когда я, склонившись над столом, нарезала петрушку.
– О чем ты, мам?
– Я вижу, ты с ним несчастлива, Роуз. Ты давно несчастлива в браке, – строго, но сочувственно произнесла она.
Я резала петрушку все мельче и мельче. Неужели у меня все на лбу написано?
– Можешь сказать мне правду. Я хочу знать.
– У нас с Люком проблемы, – призналась я.
Мама подошла ближе, чтобы посмотреть, как я справляюсь с заданием.
– Ну хватит. Ты же не хочешь превратить ее в кашу. – Она отобрала у меня разделочную доску и опрокинула петрушку в булькающий томатный соус. – Когда все началось?
– После выкидыша.
Мама ополоснула доску, промокнула посудным полотенцем, снова положила на стол и вручила мне головку чеснока.
– Мелко нарежь восемь-девять зубчиков для фрикаделек. – Она поцеловала меня в макушку. – А я все голову ломала…
Я позвонила маме на следующий день после выкидыша, весь вечер перед тем мне пришлось наблюдать за скорбящим мужем. Когда я рассказала ей, она сразу же отозвалась: «Мне так жаль, Роуз». Затем в трубке послышались всхлипывания, мама тоже плакала.
Я задумалась, может, это мне стоило ей сопереживать? Сначала Люк, потом мама, но почему не я? Почему я сама ничего не чувствую, не плачу? Почему потеря беременности не казалась мне таким ударом?
– Что ж, один раз получилось, получится еще, – вот что сказала мама, прямо как Люк.
– Не знаю, хочу ли я этого, мам, – ответила я, и она замолчала. – Кажется, я чувствую облегчение.
И это была правда. Потом мама посоветовала подождать, ведь я могу передумать.
Так я и поступила. Время шло, я позволила Люку контролировать все – меня, мое тело. Но чем дальше, тем больше поведение мужа раздражало.
Я резала чеснок. Измельчила один зубчик, другой. И решила рассказать маме правду.
– После выкидыша Люк будто меня не замечает. Ему нужно только одно: чтобы я забеременела. Я долго позволяла ему вытворять все, что он хочет, а пару месяцев назад взяла и перестала. Говорю, ну, с меня хватит. – Я подняла голову. Мама замерла на полпути между плитой и столом. Она слегка кивнула в знак поддержки. – Мне не нужен ребенок, мама. Я даже сомневаюсь, нужен ли Люк. Возможно, я хочу развода. Прости, если разочаровала. Я этого не хотела.
Мама уперла руки в бока, зажмурилась на миг и вздохнула.
– Что ж, Роуз… – Она промокнула глаза краем фартука. – Не буду врать. Я разочарована. Просто надеялась, что у тебя будет ребенок. Надеялась на внука. Я всегда хотела внучат.
– Знаю, – прошептала я.
Мама разгладила фартук, усеянный маленькими красными брызгами от помидоров.
– Но самое главное для меня – твое счастье. Больно видеть тебя такой грустной и сердитой. Люк мне всегда нравился. Очень долго я думала, что вам хорошо вместе.
Я подумала: «Как же этот разговор отличается от того, который состоялся у нас в пляжном домике, когда мама сказала, что из меня выйдет хорошая мать. С тех пор все так изменилось. Мы с Люком прошли путь от шаткой надежды до ярости и отчаяния. Непреодолимое, как мне казалось, расстояние».
– Может, еще получится все наладить, – вздохнула мама. – Если ты скажешь ему просто оставить все как есть. Что у вас не будет детей – тогда, возможно, вы сумеете договориться.
Я встала, высыпала чеснок в широкую металлическую миску с панировочными сухарями, пармезаном, зеленью, в которой мы собирались смешивать фрикадельки. И попыталась решить, хватит ли у меня смелости объяснить маме, что именно со мной происходит.
– Роуз, отказать Люку – нормально. Тебе нужно сказать ему: хватит. Ребенок ничего не исправит. «Я пыталась и ничего не вышло» – так и говори.
– Я жалею обо всем, мама. – Я уставилась в миску. – Надо было давно отпустить Люка, пока не дошло до точки.
– До точки? До какой еще точки?
Я повернулась к ней, решив признаться.
– А что, если я беременна?
Мама ахнула. Подошла к плите, резко помешала соус, немного жижи выплеснулось на столешницу.
Мама не отводила взгляд от кастрюли.
– А ты беременна?
Я промолчала.
Да. Я была беременна.
Я забеременела в последний раз, когда мы с Люком занимались сексом, в тот день, когда я отказалась пойти к репродуктологу. С тех пор мы с мужем почти не разговаривали. Какая ирония! Я пообещала себе, что не стану заниматься сексом, пока этого не захочу, и вскоре с грустью поняла: возможно, желание не вернется никогда. Я была совершенно уверена: моя страсть сгинула навеки.
