– Я тоже не хочу детей, – сказал Люк.
Он повторял мне это уже много раз.
– Ты должен действительно так думать.
– Я и думаю!
– Правда?
– Да. Хватит сомневаться во мне, Роуз. Это бесит. – На лице Люка появилось страдальческое выражение. – И вообще, для меня важна фотография. Если мы заведем ребенка, возможно, придется подыскать другую работу. Фотографу непросто свести концы с концами, сама знаешь.
– Да, и это никуда не годится, – кивнула я.
– Именно. И потому хватит предупреждать меня о детях. Доверься мне.
Мы стояли на небольшом ковре между столом и раскладной кроватью. Я не хотела доводить до ссоры, но всякий раз, как только поднимала эту тему, разговор уходил в сторону. Я злилась, пока не выплеснула свой гнев.
– Я не в тебе сомневаюсь, Люк. Но мне много лет приходилось объяснять людям, что я не хочу детей, и ни один человек не воспринимал меня всерьез. Какие-то гребаные «Желтые обои»
[2], где никто не верит женщинам на слово.
– Роуз, не расстраивайся…
– Людям хватает наглости заявлять, что я просто не встретила подходящего мужчину, раз не хочу от тебя ребенка! Но я на сто процентов уверена, что не стану рожать и что ты для меня – самый подходящий мужчина.
Лицо Люка слегка покраснело. Похоже, он был счастлив.
– Я – тот, кто тебе нужен, – сказал он.
Полное уверенности заявление.
– Да, – ответила я, – кроме тебя мне не нужен никто.
– Это самое главное, – просияв, сказал Люк.
И я тоже разулыбалась.
Он обнял меня за талию. Я смотрела на него снизу вверх. Если б я только знала, как легко обожание может превратиться в обиду. Помогло бы это нам? Или вовсе помешало бы пожениться?
– Я так тебя люблю, – сказала я, и мать Люка позвала нас ужинать.
Через два дня мы обручились.
Если б только. Если бы.
Если бы важна была одна лишь любовь.
Глупые. Мы были такие глупые.
Или только я? С чего я взяла, что Люк поверил моим словам, когда больше никто не верил? Почему я решила, что он – единственное исключение?
* * *
Наклонившись, муж ставит банку с витаминами на пол между кроватью и стеной. Она смотрится так странно и неуместно. Одиноко.
– Это я виноват, – говорит Люк.
– В чем?
– Я обещал тебе.
Мой взгляд опускается на профиль мужа, щеку, глаз.
Ты обещал, Люк. Ты обещал.
– Что обещал? – спрашиваю я.
Неужели я настолько ужасна, что хочу заставить мужа произнести это вслух, напомнить ему и себе обо всех разговорах, которые мы вели до того, как обручились?
– Обещал, что не захочу детей. Говорил, что понимаю: после свадьбы ты не передумаешь.
Затаив дыхание, я застываю и жду. Мне нужно, чтобы Люк сказал больше, вернул нас к привычным реалиям, с которых начались наши отношения, когда мы договорились: чтобы у нас был крепкий брак, мне не нужно становиться матерью, а ему – отцом.
– Знаю, несправедливо просить тебя изменить мнение, но я все равно это сделал. Теперь все под угрозой.
Услышав его слова, я вздрагиваю. Отворачиваюсь от Люка, опускаю взгляд, который падает на одинокую банку – пластиковый островок, потерянный и уязвимый. Легким толчком ноги я могу перевернуть ее, опрокинуть.
– Думаешь, у нас все кончено? – шепчу я.
Люк долго молчит. Слишком долго.
Так долго, что моя спина – позвонок за позвонком – начинает сгибаться, образовывая горб. Люк поворачивается и тянется к фото, что стоит на тумбочке у кровати.
Он берет ее, мою фотографию, которую хранит там, и подносит ближе.
В насмешку? Показать, что мы потеряли? Желудок сжимается. Неужели сейчас мы расстанемся? А ведь когда поженились, обсуждали: один из плюсов брака в том, что больше не придется переживать расставание…
Но потом Люк говорит:
– Нет. Я так не думаю.
Поворачиваюсь к нему и смотрю на профиль, которым всегда восхищалась, от изгиба лба к мягкому скату носа.
– Нет?
Он качает головой, глаза с мольбой взирают на меня.
– Мне так жаль, Роуз. Ты сможешь когда-нибудь меня простить? Сумеешь набраться терпения и подождать, пока я буду пытаться вернуть свое прежнее отношение к детям?
Его взгляд падает на мое фото. Люк обводит пальцем рамку – с любовью, с тоской.
– Может, теперь мой черед одуматься, не твой?
Я киваю, когда Люк все это произносит. По моей левой щеке стекает слеза.
– Да, я могу подождать. Конечно. Я потерплю. Я люблю тебя. Так сильно люблю.
Люк смотрит на меня:
– Я тоже люблю тебя, Роуз.
Муж откладывает фото в сторону, обнимает меня, и это самое крепкое объятие за всю нашу жизнь. Крошечный огонек надежды разгорается в пламя.
ГЛАВА 7
20 декабря 2012 года
Роуз, жизнь 3
– Адди! Бери свой маленький стульчик.
Моя четырехлетняя дочь – решительная, серьезная – подходит к стене, где рядом с полкой, заваленной книгами и беспорядочной кучей журналов, стоит ее стул для готовки. Его сделал специально для Адди мой отец. Она медленно подтаскивает ярко-розовый стул к кухонной столешнице. Розовый – любимый цвет Адди, хотя мы с Люком изо всех сил старались убедить ее, что синий, зеленый и бледно-лиловый тоже хороши, как фуксия и пастельные оттенки, которые она всегда обожала. Волосы дочки блестят на свету, они темно-каштановые, подобно моим, и образуют над головой ореол непокорных кудрей, как у Люка. Сдерживаю желание провести по ним рукой: уж я-то знаю, что Адди сразу протестующе завопит. Но коснуться ее порой хочется нестерпимо.
На стойке нас ждет большой тяжелый пакет с мукой, емкость с теплой водой и яйца комнатной температуры.
– Все, мамочка, – говорит Адди. – Я готова!
Она кладет маленькие пухлые руки – с каждым днем все менее пухлые – на деревянную столешницу. Еще рано, очень рано, Люк пока спит, а мы с Адди обе в пижамах. Ее – сплошь в розовых жирафах, от которых моя дочь без ума. Каждый раз, увидев жирафа по телевизору, Адди визжит и смеется. В ее спальне – повсюду жирафы, есть даже один большой и высокий, чья шея служит вешалкой для одежды. Бабушка Адди, мама Люка, подарила его в марте, на четвертый день рождения моей дочери.
