— Значит, вы хорошо ладили, верно?
— Да, неплохо. — Он еще раз посмотрел на небо, словно ждал, когда наконец упадет первая за день снежинка.
Недалеко от них в ванну погрузилась молодая женщина, не поздоровавшись ни с Ари, ни с Ульвюром.
Ари как раз собирался спросить про алкоголь, много ли выпил Хрольвюр, но, конечно, к разговору на такую тему женщина может проявить интерес. А это стало бы материалом для сплетен целого города. Скорее всего, она была местная, а не туристка, — в это время года, когда город окутан снегом и тьмой, а дороги смертельно опасны, туристов тут мало. Прогноз тоже был плохим, Ари вроде слышал об этом мимоходом. Он перестал обращать внимание на прогнозы после переезда на север, поскольку погода все время была ненастной, без изменений.
— Характер у него был непростой, верно?
— М-да… Может быть, может быть. — Ульвюр снова посмотрел на небо.
Ари не устоял перед искушением:
— Как я понял, в пятницу у вас была ссора.
Беззаботный тон Ари Ульвюра не обманул.
— Откуда вы это взяли, черт возьми? — И тут же сделал попытку встать. Упала первая снежинка, пушистая и мягкая. — Это что же, допрос, так?
Ари ничего не сказал, только улыбнулся и взглянул на молодую женщину. Выражение ее лица оставалось неизменным, — ну не для того же она пришла в бассейн с термальной водой, чтобы подслушивать чужие разговоры?
Ульвюр ушел. Под плотной завесой белого снега все вокруг потемнело. Ари глубоко вдохнул и поторопился отогнать от себя ощущение удушья.
Глава 22
Сиглуфьордюр, понедельник,
12 января 2009 года
Когда они встретились рано утром на Ратушной площади, Пальми Пальссон был доволен, что Ульвюр поприветствовал его только кивком. Пальми продолжил путь через площадь и спустился к набережной, по своему обычному маршруту для утренней прогулки. Это была привычка, которая выработалась с тех пор, как он оставил преподавательскую работу три года назад. Ему тогда устроили торжественное прощание. Это было в пятницу, в последний день семестра, когда весна пришла практически повсюду в Исландии, кроме Сиглуфьордюра. На склонах гор было довольно много снега — до лета еще далеко, но его было недостаточно, чтобы кататься на лыжах. Пальми был увлеченным лыжником даже в свои семьдесят три года.
Семьдесят три года. Он с трудом мог в это поверить. Со здоровьем все было в порядке, знакомые и друзья удивлялись: «Тебе ведь не дашь больше шестидесяти, Пальми, дорогой, как это тебе удалось?» Конечно, он знал, что это ложь. Волосы у него совсем поседели, хотя выглядели они благородно. Когда Пальми смотрел на себя в зеркало, то понимал, что он далеко уже не молод, проглядывают прожилки на коже, щеки запали. Мать его не дожила и до шестидесяти семи, внезапно скончалась от инсульта. В молодости Пальми переживал, что у него будет такая же судьба, но со временем освободился от этих страхов. Когда мать умерла, летом 1983 года, он уже давно преподавал в школе. Мать жила в старом доме рядом с площадью и не хотела переезжать к Пальми, который купил себе коттедж на Хваннэйрарбройт с видом на фьорд.
Хорошие гены перешли к нему, видимо, от отца, хотя тому и выпала не очень долгая жизнь: он умер от туберкулеза в возрасте двадцати четырех лет. Пальми всегда чувствовал связь с отцом, хотя и не помнил его. У него сохранилось несколько совместных фотографий, снятых в 1936 и 1937 годах. Отец ушел из семьи и отправился искать приключения в Дании — Пальми тогда не было и года. Он оставил в Сиглуфьордюре жену с ребенком, тем не менее Пальми никогда не слышал ни одного дурного слова о нем от своей матери. «Ему нужна свобода», — сказала она однажды. Ее отношение к отцу передалось и ему, Пальми всегда тепло вспоминал о нем. Похоже, именно этого и хотела его мать. Она любила его отца, во всяком случае какое-то время.
Вряд ли ей было легко, когда она осталась одна с маленьким ребенком на руках, около далекого фьорда на севере страны в очень трудное время. Отец вскоре заразился туберкулезом в Копенгагене и умер молодым через несколько лет после переезда.
В школе Пальми очень любили. Он был добросовестным учителем и проводил лето, забираясь высоко в горы и гуляя по холмам. За границей он был всего три раза, каждый раз в школьных поездках с учениками. Пальми никогда не испытывал сильного желания исследовать мир, что, как ему представлялось, он унаследовал вместе с генами своей матери. Она была весьма непритязательной и всю жизнь экономила, берегла каждую крону. Для Пальми стало большой неожиданностью, когда после ее смерти обнаружилось, что ее сбережений едва хватило на похороны.
Пальми всегда был одиночкой. Хороший, уважаемый учитель, он с трудом завязывал знакомства вне школы. Романтических историй в его жизни тоже было мало, а теперь уже и слишком поздно. Или нет? Как бы то ни было, винить в этом некого. В молодости он влюблялся, но упустил все возможности, не смог решиться. Пальми вспоминал об этом с сожалением. Но у него был практический склад ума, и он приучил себя не оглядываться в прошлое, так как это причиняло слишком много боли.
После выхода на пенсию он решил заняться литературным творчеством. Он, как и раньше, просыпался рано утром и каждый день писал в своем кабинете у окна с видом на фьорд. После ужина опять садился к компьютеру, который давно устарел, но все еще исправно выполнял свои функции, и снова писал в течение часа или около того. Зимой, если вечер был мглистым или туманным, он по привычке зажигал спиртовку и ставил ее в старую банку из-под варенья на подоконник. Всю зиму, с ранней темнотой, он зажигал свечи и расставлял их в старых банках на подоконнике. Сидя перед компьютером, он смотрел в темноту сквозь пламя свечей, на море и мыс на дальней стороне фьорда.
Его большой роман продвигался хорошо, но параллельно Пальми написал еще три пьесы. Это давалось ему легко и было приятным противовесом в работе над романом. Первая пьеса была почти фарсом, вторая — более драматичная, а третья — самая лучшая, как ему казалось, — уже настоящая драма, но с элементами юмора. Как раз то, что любят люди. Улыбаться и плакать попеременно. Это и было тем произведением, которое «Актерское содружество» предполагало показать в субботу.
Пальми стоял на причале и смотрел на фьорд.
Его гости из Дании еще не проснулись. Немолодая дама и ее сын. Ну за каким чертом ей потребовалось ехать в Исландию? Он поместил их в цокольной части дома. Ей было под девяносто, она вместе с сыном совершала паломничество в Исландию. Попросила приютить ее на неделю, потому что когда-то была знакома с его отцом в Дании.
— Мне хочется посмотреть наконец на Сиглуфьордюр, о котором ваш отец рассказывал с такой любовью, — сказала она по телефону на понятном датском языке.
Пальми прекрасно говорил по-датски, поскольку десятки лет преподавал этот язык в школе. Он предупредил ее, что погода в это время может быть непредсказуемой и что нет никакой гарантии, что она сможет добраться до Сиглуфьордюра, не говоря уже о том, чтобы покинуть его.
