— Нет, пока нет. Но я одолжил ее.
— Тебе надо ее прочитать. Ты об этом не пожалеешь, — сказала она. — В любом случае ты не из здешних мест, так зачем ты сюда приехал? Сельди больше нет.
— Мне предложили здесь хорошую работу.
— Расспрашивать старух в богадельне о покойных писателях… По-твоему, это увлекательно? Тебе надо было приехать сюда в те годы, когда сельди было много. Вот тогда была жизнь. Я стала работать с сельдью в тринадцать лет, занималась засолкой, дети мои начали еще раньше. Младшенькой было восемь… Сейчас это, наверное, запрещено? — Она улыбнулась. — Это была сказка, понимаешь? Сказка, когда шла сельдь, — и кошмар, когда ее не было.
Она устремила взгляд куда-то в пространство, мимо Ари, в минувшие дни, словно где-то на заднем плане заиграл «Селедочный вальс»
[9].
— Мне требовалось не больше двадцати минут, чтобы засолить бочку сельди. Не больше двадцати! Многие мне завидовали. Я тогда что-то да стоила. — Она улыбнулась. — Видел бы ты, как прибывали суда с сельдью, — борта едва возвышались над водой, так они были нагружены. Чудесное зрелище. Ты когда-нибудь бывал в Дягилевой долине?
Ари покачал головой. Она опять посмотрела ему прямо в глаза, вернувшись из селедочного прошлого.
— Я слышал о ней, — смущенно сказал он.
— Тебе надо будет сходить туда летом. Многие любовные истории ведут оттуда начало.
Ари кивнул и улыбнулся:
— Если вернуться к Хрольвюру…
— Да, прости, дорогой, я отвлеклась.
— Все в порядке. — Он опять улыбнулся. — Как вам кажется, кто-то мог толкнуть Хрольвюра, чтобы он упал с лестницы? У кого-нибудь был на него зуб?
— Трудно сказать. Я не могу представить, чтобы кто-то захотел причинить ему вред, хотя было много людей, с которыми он не ладил. В нем было высокомерие, и он бывал очень несуразен, когда пил, всегда настаивал на своем. Полагаю, он был довольно властным как председатель «Актерского содружества». — На лице у нее мелькнуло сомнение. — О мертвых плохо не говорят. Но я действительно хочу помочь расследованию, если кто-то его подтолкнул…
— Я хорошо вас понимаю. — Ари замолчал, давая ей возможность продолжить.
— По правде говоря… есть одна вещь, которая может быть важной. Перед Рождеством он упомянул, что открыл один секрет. Да, именно так он и сказал — «один секрет». Некоторые члены «Содружества» что-то скрывали от него. Он ухмыльнулся, когда рассказал мне об этом. И глаза у него были как у ястреба.
— Значит, секрет?
— Да, секрет. — Она почти шептала.
— В чем же там было дело?
— Мм… Точно я не знаю. Мне кажется, он сказал… там было что-то такое… что-то… — Сандра подмигнула. — Сам понимаешь.
— Любовная история? Супружеская неверность?
— Именно. Что-то в этом роде.
Ари быстро сделал пометку в блокноте. Может быть, стоит порасспросить об этом старую даму поподробнее.
— Вы не знаете, у него было завещание?
— Нет, не знаю. По крайней мере, при мне он никогда об этом не говорил. Но он должен был оставить завещание, потому что, насколько мне известно, близких родственников у него не было, только дальние, — при этом материальных благ у него было в избытке. В отличие от меня. Вот этот старый сундук — все, что у меня есть. — Она рассмеялась.
— Поговаривают, что у него был ребенок.
— Ребенок? — Она широко раскрыла глаза и удивленно посмотрела на Ари.
— Да, говорят, что у Хрольвюра после войны родился ребенок.
— О боже, об этом я никогда не слышала. От кого вы это узнали?
— От Пальми… Пальми Пальссона.
— Да, я думаю, что он знал… из первых уст. Они с Хрольвюром были близки, возможно, тот сам ему рассказал. Но должна признаться, что это для меня неожиданно. Однако такое бывает, жизнь полна неожиданностей. Вот бедняга.
— Хрольвюр?
— Нет, Пальми — он лишился отца еще в детстве, ужасное горе. Его отец всегда был странным. Человек искусства, ему трудно было пустить корни. Оставил жену и сына, переехал в Копенгаген… заразился туберкулезом и умер. Мне кажется, там у него тоже были женщины, он был человек непостоянный.
— Одна его старая знакомая только что приехала из Дании и сейчас гостит у Пальми.
— Ой, какие новости… — Сандра улыбнулась. — Вот ведь как бывает! А Пальми удалось встать на ноги, добился успеха. Мама его тоже умерла не старой, в шестьдесят пять или шестьдесят шесть, от инсульта. — И неожиданно Сандра спросила: — Ты ешь селедку?
— Что? Нет…
— Это были хорошие годы, — сказала она мечтательно. — В старину люди умели готовить изумительные блюда из селедки.
Она улыбалась, глаза у нее блестели.
Ари молчал.
— Да, это были хорошие годы, — повторила Сандра. — Они всегда здесь, со мной, так вернее. — Она взяла с комода потрепанный желтый блокнот. — Люди в старину не покупали поваренных книг, надо было экономить кроны и эйриры
[10]. Все рецепты я записывала. — Она держала блокнот в руках как большое сокровище. — Посмотри сюда, дорогой, — Сандра открыла блокнот в середине, — это блюда из селедки, самые изысканные.
Ари заглянул в текст, написанный маленькими буквами рукой рабочего человека.
Сандра переложила книгу на колени и спросила:
— Расскажи мне, что случилось с Линдой? Как она себя чувствует?
— Вы… — Ари запнулся. — Вы ее знаете?
— Да, знаю, она работает в больнице. Прекрасная женщина, но у нее в глазах всегда какая-то печаль.
— Ее перевезли в больницу в Рейкьявике — она все еще без сознания.
— Я слышала, что вы арестовали Карла.
— Нет, это неверно… Мы допрашивали его, поскольку именно он нашел Линду после нападения.
— Он не виновен, я совершенно уверена.
— Вот как?
— Такой милый парень.
— Вам так кажется?
— Мы познакомились очень давно, еще до того, как его родители решили переехать в Данию. Я часто видела его в кооперативном магазине, где тогда работала. У него была очень приятная внешность, думаю, он до сих пор прекрасно выглядит. Карл помогал матери Пальми, за карманные деньги, — делал что-то по хозяйству, покупал продукты, ремонтировал вещи в доме, даже крыс отлавливал, когда это требовалось. Чудесный мальчик.
Очень сомнительно.
Ари улыбнулся. О том, что перепуганная Линда звонила в сочельник в полицию, об их ссоре и синяках рассказывать не стал.
