Ведем бой взглядами.
– Ты, блядь, решила умереть молодой и красивой?
– За «красивую» спасибо, конечно, Шатохин… – шепчет с придыханием. – А вот когда умирать – сама решу.
Невольно на губы ее внимание обращаю. По всем стратегическим точкам резко током пробивает. Ну что, блядь, за ведьма… Целовала этого уебка. Убить ее надо. А лучше его! Его охотнее! Если бы не исчез еще до обеда, точно бы не сдержался.
– Где же твой Додик? Признайся, утопила гаденыша или ядом отравила? А может, голову ему отгрызла, пока мне назло всасывала?
Маринка вспыхивает ярко. Только вот от стыда ли, злости или обиды – хрен поймешь.
– Что значит, отгрызла? Я тебе что, самка богомола, дурак?!
Меня на последнем вопросе не в ту сторону кренит.
– Ты самка, точно самка, блядь… – подаюсь и кусаю ее за подбородок. Но в этот миг маятник дает ход назад, и все мои соображения уходят в ином направлении. – Какого богомола, Марина? Марина, блядь… Ты с ним трахалась, что ли? – сам не замечаю, как меня расшатывает до гула во всем теле.
– Еще я тебе не рассказывала!
– Марина!
Эта вертихвостка… Она заливается смехом, уворачивается и уносится, выцокивая по тротуару каблуками.
– Давай, вперед, – агрессивно горланю ей вслед. – Виляй вот так жопой, все бухие мудаки – твои!
– На то и расчет, – напевает стрекоза, приплясывая. – На то и расчет… На то и расчет… – наконец, оборачивается. Красивая, зараза. Смотрю на нее и будто с горы несусь. Что-то такое она своей чарующей улыбкой вынимает… Будто душу, вашу мать. – А ты со мной? Со мной, Данечка?
– Марина, блядь… – рычу разъяренно. А потом ору, разрывая пространство: – Лететь за тобой, сбивая столбы, не собираюсь!
И затыкаюсь.
Прячу руки в карманы джинсов. Стопорю себя. Загоняю в землю, как тот самый столб. Смотрю на манкую сирену из-подо лба. Качая головой, выписываю предупреждение. Я ведь первый мудак, от которого даже не бухим стоит уносить ноги.
– Беги, Чаруша… – выдаю глухо. – Убегай, блядь!
Она замирает. Улыбка стынет. Только волосы ветер раздувает, создавая вокруг статической красоты завораживающее анимированное движение.
Ночь. Сгущающаяся темнота. Звуки все в минус.
Лишь я и она. Она… Ведьма моя. Распрекрасная, вашу мать.
Стоит и качается, как мираж.
Тук-тук… Сначала осторожно, будто когтем по моей груди. А потом ударом со всей дури. Хаос внутри меня накатом. Набатом сердце. Минуя законы физики, вырабатывает киловатты. Лава по венам. Грохотом автоматной очереди заряжают по ребрам какие-то чувства.
Что за… Дышать не могу.
Маринка оживает. Разворачиваясь, резко стартует с места.
Бежит.
И я… За ней срываюсь.
11
Нравлюсь?
© Марина Чарушина
Бегу, неспортивно выбрасывая через рот тяжелое срывающееся дыхание. Мне не до тактик. Поглощена предвкушением. Сердце до небес скачет. Адреналин топит по венам. Эйфория несет.
Слышу, что Даня нагоняет. Захлебываюсь бурной волной восторга и резко, без раздумий, сворачиваю в темный переулок. Не то чтобы реально рассчитываю спрятаться в пышной зелени вьющегося по стене высокого здания растения, но когда Даня меня находит и зажимает там, визжу во всю силу легких.
Горячая ладонь на лицо. Мое глухое мычание.
Глаза в глаза. Блеск безумия. Острая вспышка бешенства. Красиво.
Свистящая тишина.
Смотрит и смотрит. Во все глаза. Сказать, что ли, нечего? Сбиваю его руку со своего рта, только чтобы густым шепотом выпалить:
– Какие там столбы, Данечка? Ради меня будешь сбивать небоскребы!
Он моргает. Прищуривается. Шумно и затянуто, будто толчками, выдыхает.
И дальше молчит. Лишь смотрит, смотрит…
Что за черт?
– Я нашла точку, которую ты ласкал языком, – тарабаню задушено. – Я трогала ее, думая о тебе… Вспоминая, что делал ты, массировала… Кружила, пока не взорвалась… Но это было не так! Не так остро, как тогда с тобой!
– Блядь… Маринка… Блядь… – стонет и, качнувшись ко мне, прикладывается лбом о мой лоб. То ли силу не рассчитывает, то ли внутри меня какой-то свой сбой – звенит в голове. – Эта точка называется клитор.
– Я знаю! – возмущенно заверяю я, но голос не повышаю. Все на пониженных, крайне интимно. – Знаю, конечно. Просто когда она была для меня клитором – это являлось всего-навсего теоретической информацией. А теперь… Теперь эта точка – живой проводник в мир моего удовольствия. Я даже придумала для нее имя.
– Какое? – хрипит Даня незамедлительно.
– Не скажу тебе. Рано!
Сталкиваемся дыханием.
– Связать бы тебя, и на растяжку!
Услышав это, замираю. Кажется, даже сердце биться прекращает.
– Больной, что ли… – язык заплетается, когда это шепчу.
Сама не пойму, от чего пьянею.
– Больной, да, – подтверждает без колебаний. – А ты, думаешь, здоровая? М?
– Не знаю…
Отталкиваю и убегаю. Знаю, что следом помчится. Корректируя план, практически на ходу босоножки скидываю и несусь сразу на пляж. К той части береговой зоны, которая недоступна для туристов, но опасна появлением кого-то из семьи или соседей.
У морской кромки оборачиваюсь, Даня тоже замирает.
Смотрит… Смотрит… Топит страстью и голодом.
– Не гони, Марин… – звучит, как никогда сипло.
Я киваю. Поднимаю руки и скидываю лямки платья. Одну, затем вторую… Медленно тяну лиф вниз. Оголив грудь, притормаживаю. Сосков будто не воздух касается, а языки пламени. Прижигает, заставляя вздрогнуть.
– Марина… – выдыхает и умолкает.
С силой стискивает челюсти и с шумом тянет носом кислород. Замечаю, как раздувается на мощном подъеме его торс. Кажется, вот-вот футболка затрещит.
Мне хочется, чтобы она разлетелась.
– Не гони, сказал… Тормози, блин… Маринка…
Снова киваю. Вздыхаю и продолжаю. Скатываю ткань по бедрам. На улице больше двадцати градусов, а мне вдруг холодно становится. Покрываюсь мурашками с головы до ног. Особенно когда платье падает, и приходит черед снимать последнюю деталь одежды. Тонкие кружевные трусики поддаются не сразу, слишком сильно у меня дрожат руки. Сержусь на нервах и, отбросив намерение быть запредельно-сексуальной, решительно сдергиваю раздражающую вещицу. Отбрасываю, не задумываясь, как после купания искать буду. Упираю руки в бока и застываю.
– Нравлюсь?
