– Спрашивай, Дань! Скорее!
– Марина… – хочу тормознуть. Честно. Блядь, да кому я пизжу? Сдохну, если не узнаю, что за дичь созрела в ее извращенном мозгу. – Черт… Говори!
Чаруша и двум секундам не позволяет проскочить.
Выпаливает:
– Пять В, броненосец!
– Что еще за «броненосец»?
– Броненосец – это крупный военный корабль.
– Я, блядь, в курсе. Только при чем здесь корабль? Ближе к делу, твою мать!
– Корабль – это ты!
– Что за чушь?!
– А я… Я – пена бренная. Я – субмарина!
– Марина…
– Марина, Марина… – почти напевает она. И снова сычит, будто я ей что-то где-то передавил. – Думай, Дань! Думай скорее!
Нет. Нет. Нет.
Сейчас я подбираюсь к той черте, где думать нельзя. Нельзя.
Потому что, если я разверну этот клубок… Задание будет выполнено.
– Ты… – рычу агрессивно. И тотчас торможу, когда под черепушкой вспыхивает фитиль яснейшего осознания. – С ума сошла, Марина?! – рявкаю во всю глотку, отрицая до последнего, что газолин этой ярости – страх. – Блядь! Блядь! Блядь! – ору так же отчаянно. – Даже не думай, блядь!
– Ну и как ты меня остановишь? – парирует ведьма крайне спокойно.
– Ты, мать твою, минуту назад визжала от страха!
– Ну и… Прошло, Дань! – выдает это и толкается, в попытке спихнуть меня со своего тела. – Пусти… Пусти, сказала!
– Маринка… – почти стону я.
Но она ведь уже не слушает.
– Не хочешь – не помогай! А я иду выполнять поставленную задачу. Мой лист желаний обжалованию не подлежит.
– Нет, Марин… Нет! – снова рявкаю, будто зверюга. – Тебя нужно отлупить и выебать! Что мы и сделаем! Ясно тебе?! Выебем из твоей чертовой головы всю дурь!
– Ну и… – выдыхает она с тем же безумным спокойствием. – Если вытравишь, что делать будешь? А? Так круто, как со мной, тебе уже ни с кем не будет.
Слышу, что улыбается. Сучка.
– Не смеши, наивняк…
– Что? Тебе смешно? Смешно тебе, Даня? – вот тут уже распаляется. Дробит воздух бешеными эмоциями. – А давай забьемся, м? Давай! Посмотрим, кто будет смеяться, скажем так, в первый день зимы… – устанавливает срок. И сама же его сдвигает: – Не-е-ет… В первый день осени! В первый день осени проверим! Бьемся, Дань?
Что проверим? Я теряю нить.
– А смысл, Марин? Я не понимаю, чего ты, блядь, от меня добиваешься?! На что бьемся?
– А не надо, Дань, понимать… Не надо! Просто спорим! Спорим, Дань!
Подстрекать ведьма всегда умела. Блядь, на то она и ведьма! Но сейчас… Чувствую себя особенно странно. Не то что в море… В огонь за ней прыгнуть готов.
– Ты, блядь, реально считаешь, что способна чему-то меня научить, Динь-Динь? Меня? – держу равновесие. Держу. – Маринка… – смеюсь, но не потому, что хочется. Так нужно. – Ты думаешь, что существует что-то, чего я еще не пробовал?
– Хм… – одним этим звуком мой лютый сарказм перекрывает. – Может, любить?
И я задыхаюсь. Сердце с обрыва вниз бросается. И ладно бы… Я почти согласен с его дезертирством. На хрен. Но оно, гонимое, словно бумеранг, после долбаной паузы обратно несется. Влетает мне в грудь с такой силой, корпус креном идет. Тело шатает и разбивает судорогами.
– Что?.. – этот выдох неполноценный. Но в сложившейся ситуации почти героический. А за ним я смеюсь. Очень громко смеюсь. – Что за бред, Марин? А? Кто, блядь, на такое спорит? Кто? – незаметно для самого себя вновь ору. Горланю, что есть дури. – Я тебя, мать твою, спрашиваю?
– А ты не спрашивай, Дань! Не спрашивай, просто спорь! Спорь!
– Марина…
– Я или ты, Дань? Я? Или ты? Первого сентября этого года!
– Марина…
– Только честно! Честно, Дань, хорошо?
– Проиграешь, – припечатываю мрачно, едва удается связать узлами эмоции.
Но эту оголтелую ведьму остановить уже невозможно.
– Посмотрим!
Я отшатываюсь. Выпрямляюсь, оседая задницей на пятки. Маринка подскакивает следом. Бурно переводим дыхание. И замираем.
Мгновение звенящей тишины разбивает молния.
Глаза в глаза.
И сходятся ладони. Едва не спаиваются, так крепко мы друг в друга вцепляемся.
Маринка после надсадного выдоха разбивает. Юркнув в сторону, спешно сходит с дивана.
Я тоже встаю на ноги.
– А сейчас… – это могло бы звучать торжественно, если бы не сумасшедшая дрожь в ее голосе. Смотрю в темноту, вычерчиваю в ней хрупкий, но несгибаемый силуэт, и вслушиваюсь в каждый, мать вашу, звук. – Пять В: Оргазм под водой. Спасти невесту.
– Невесту? – глухо отзываюсь я.
– Невесту, – подтверждает с той же нервной вибрацией в тоне. – Чтобы я не приходила к тебе по ночам!
– Не дури, Марин…
– Встречаемся на пирсе, Дань… Я… – задыхается. Вздрагивает, даже в темноте это вижу. И следом содрогаюсь. – Я буду в белом, Дань…
26
Мы больные, в курсе?
© Даниил Шатохин
Это безумие… Это гребаное безумие!
Осознаю, конечно. Но это чертово осознание не мешает мне спустя условленные пятнадцать минут покинуть ванную, пересечь гостиную и решительно войти в дождевую стену.
Холодные потоки воды заставляют тело быстро скидывать температуру. Меня перебивает дрожью. На первых же секундах расстраивается восприятие. Я слепну и глохну, теряя возможность ориентироваться в пространстве. Но я иду. Двигаясь исключительно по наитию, шагаю в сторону пирса без остановок.
Гроза относится к одному из самых опасных природных явлений. Вблизи водоемов особенно. Все это я прекрасно усвоил вместе с остальной школьной программой. И каким бы дебилом я ни был, элементарную безопасность всегда соблюдал. Но сейчас… Раскаты грома и блеск молний не ощущаются чем-то запредельным. Режим самосохранения не врубается. Лежит тумблер на полшестого. Зато кое-что другое вовсю стоит. И я просто принимаю риск.
Едва добираюсь до скользкого бетонного пирса, дождь слабеет. Хотя, вполне возможно, что это мне только кажется, и на самом деле мой организм банально привыкает к внешним раздражителям. Слух улавливает нежное, приглушенное шумом ливня пение, а зрение – размытое колебание девичьего силуэта.
– Ла-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла…
Маринка поет и танцует. Короткое, насквозь промокшее белое платье, облепив ее красивое загорелое тело, дает четкое понимание: ничего другого под ним нет.
