Зрение всё еще было нечетким после сна, я попыталась оглядеться, силясь понять, как сюда попала. Повернув голову, наткнулась на спутанные светлые волосы и внимательный взгляд желтых глаз. Эти волосы напомнили другие, и пальцы дернулись в память о маленькой ласке, которую я всегда могла подарить. Казалось, это было так давно. Смотритель продолжал буравить меня обеспокоенным взглядом.
– Я хочу вернуться туда, – мой голос по-прежнему был хриплым.
– Возможно, ты захочешь поесть и привести себя в порядок, – заметил смотритель. – Мы отведем тебя позже. Ты несколько дней провела в бреду. Не лучшее решение – возвращаться в ночной холод на погост.
– Я, Велес тебя забери, хочу вернуться, – зло сказала я. Кален поморщился.
– Отведу, – пропела девушка, ее живой голос начинал серьезно раздражать.
Она мягко отодвинула меня и поднялась со скамьи, на которой укачивала мое больное тело в своих объятиях. Ее движения были настолько уверенными и плавными, что я не сразу сообразила, что глаза невидяще смотрят в одну точку. Красивые глаза, но бесполезные.
– Я не думаю… – начал мужчина.
– Не уверена, что здесь подходят разумные доводы, Кален, – девушка всплеснула замотанными руками. Это было что-то странное на ее ладонях, раньше я такого не видела. Будто рукавицы, но облегающие каждый палец в отдельности. Еще мне явно было слышно, что она бормочет: «Велес тебя забери. Хм… Велес тебя забери».
Я ждала, пока она возьмет посох, с которыми обычно ходят слепцы, но она лихо развернулась и решительным шагом безошибочно проделала путь до двери. Скрипнули петли.
– Ты идешь? – она повернула лицо в мою сторону, словно отдав дань вежливости, потому что в ее случае это было бесполезное движение. Подскочив со скамьи, я пошатнулась, и пол вздыбился мне навстречу. Кален с готовностью протянул руку, но я шарахнулась от нее, словно испуганная кобыла. Вцепившись в бревенчатую стену дома, сделала несколько неуверенных шагов. Все тело налилось болью. Она не шла ни в какое сравнение с той, что терзала мое несчастное кровоточащее сердце, но всё же неприятно.
Мара уже скрылась на улице. Я силилась поспеть за ней. Она шла между валунами и камнями погоста настолько споро, что я не могла угнаться. Несколько раз ей приходилось ждать меня. Мое тело было слабым и не желало подчиняться, но девушка не торопила. Наконец спустя вечность мы пришли.
Я опустилась на колени, подползая ближе, обнимая возвышение земли руками. Одежда вновь пропиталась грязью. Холм земли был влажным, а у его основания собралась вода. Я словно сидела в луже. Но мне было всё равно.
– Дождь шел всё время, пока ты была больна, – тихо заметила Мара. – Можешь оставаться здесь столько, сколько потребуется.
И я почувствовала, что она говорит не только о могиле, на которой я лежала.
Так потекли дни. Я приходила, ложилась на холмик и безучастно смотрела вдаль. Я вдыхала и выдыхала мелкими рывками, потому что всерьез опасалась, что при более глубоком вдохе края огромной рваной раны внутри меня лопнут, а еще больше боли просто не вынести. Я ненавидела время, которое неумолимо отдаляло от тех дней, когда у меня была жизнь.
К наступлению темноты приходила Мара и уводила меня в дом. Я даже помню лохань с горячей водой и чистую одежду, что порой появлялись, но в остальном – только пустота.
В один из дней, опустившись на любимый холм, я почувствовала, как острые холодные иглы впились в мою щеку. Удивленно подняв голову, я осознала, что все вокруг стало белым. Земля замерзла намертво, небо окрасилось в светло-серый, а нижние ветви елей, придавленные снегом, тяжело провисли почти до самой земли. Ветер был злым и время от времени швырял мне в лицо колючие пригоршни ледяной крупы. Когда Мара вернулась за мной в холодной темноте, я спросила:
– Какой сейчас день?
– Зимнее солнцестояние было сорок пять дней назад, – задумчиво промолвила она, – снег в этом году припозднился. Должен был давно уже лечь.
Осознание того, что уже наступил последний месяц зимы и с той ночи прошло три луны, напугало. Мне казалось, что, быть может, всего несколько дней отделяют меня от него, живого и смеющегося. Я попыталась воскресить в памяти любимое лицо и с ужасом поняла, что ничего не выходит. Жизнь утекала из меня, я переставала помнить. Я начала задыхаться, царапая лицо о тонкую кромку подмерзшего снега.
Мара присела рядом и ободряюще сжала мое плечо.
– Горе всегда крадет время, – проницательно заметила она.
– Что за прокля́тые штуки ты носишь на руках? – не знаю, почему вопрос вырвался именно сейчас. Прошло три луны, а я даже не помню, знает ли она хоть что-то обо мне.
– Это носит название «перчатки», Ягишна, – Мара произнесла незнакомое мне слово со смешком, немного напевно. Она знала мое имя, а не только то, что я имею привычку лежать на могиле и выражаться, как не пристало девушке из приличного рода.
6. Год 43 от Великого Раскола
Мара теперь следила, чтобы я меняла одежду на чистую каждый день. Скамья в углу избы, ставшая моей постелью, была прилежно застелена. Комья грязи, которыми я пачкала простыни прежде, исчезли. Я помогала Маре или Калену носить воду для мытья и нагревать ее на печи. Волосы теперь легко расчесывались, и я вновь стала заплетать их в косу. Но все мои дни принадлежали ему.
Природа за порогом избы неистовствовала. Стало так нестерпимо холодно, что каждый вдох отдавал острой болью. Мягкий снежный покров сменился ледяной коркой, и ветра пронизывали погост со всех сторон. Мара рассказала, что ветра дуют в разных направлениях и этих направлений много. Она говорила что-то про розу и ветер, но звучало как нелепица. Вообще-то как нелепица звучала добрая половина из того, что говорила эта девчонка. Как могут быть связаны розы и ветра? А вот связь времяпрепровождения на морозе и утробного надсадного кашля для меня была очевидна.
На исходе первого месяца весны, который сложно было даже отдаленно назвать весенним, кашель стал таким сильным, что очередным утром скрутил меня пополам и из горла вырвалось что-то мокрое, шлепнулось на оледенелую белую землю и окрасило ее ярко-красным. Я поспешно притоптала след, хотя Мара и не могла увидеть.
На следующий день у меня не получилось встать с кровати. Я в ужасе хрипела на подушках. Как же я доберусь до него, если не могу встать? Калена не было в избе – он занимался очередным захоронением. Люди ехали к нему, бывало, по нескольку дней, чтобы не предавать своих любимых огню, поэтому работы у него было в избытке. Мне думалось, старейшин поселений сильно заинтересовало бы количество тех, кто преступает закон и поклоняется павшему богу. Оказалось, традиции можно запретить – но не вытравить. Даже за сорок лет. Я бы посмеялась этой злой шутке, если бы мне не было так плохо. В избе была только Мара, возилась у печи. Когда я в очередной раз села, исходя по́том, она быстро подошла ко мне и мягко толкнула обратно на скамью. Я обессиленно повалилась, воздух со страшными хрипами выходил из груди. Но мне было не настолько плохо, чтобы жалеть себя.
