Пока же Загорский сидел в вагоне-ресторане за самым дальним столиком, задумчиво глядя на поднос с едой: омлет, круасса́н, жидкий рисовый отвар в пиале, кусочек твердой гуанчжоуской колбаски, ужевать которую можно только стальными челюстями, квадратик сливочного масла и странно пахнущий кофе в малюсенькой фарфоровой чашке. Ехали они в международном вагоне, однако с тех пор, как бельгийцы отдали ветку Пекин-Ханькоу Китаю, всех бельгийских и французских официантов сменили жители Поднебесной. Они же, видимо, составляли и меню. В соответствии со своими представлениями о прекрасном в обычную утреннюю трапезу китайцы впихнули все, что слышали о континентальном завтраке, да еще добавили местных блюд-тхэсэ́
[25].
Впрочем, Загорский был человек опытный, китайские замашки давно его не удивляли. Скорее странно было, что в европейский завтрак тут не добавили лягушачьих лапок или жареных в масле шелковичных червей.
Нестор Васильевич отправился в вагон-ресторан не так позавтракать, как побыть наедине с самим собой и привести мысли в порядок. Из вежливости он, конечно, пригласил в ресторан и брата Цзяньяна с Ганцзалином, но, как и рассчитывал Загорский, те отказались.
– По ресторанам ходить – только деньги на ветер бросать, – неодобрительно заметил Ганцзалин.
– Какая разница, – несколько легкомысленно отвечал Загорский, – деньги все равно не твои, а Юань Шикая.
Но Ганцзалина он не убедил. Тем более, у того был с собой солидный запас, сделанный еще в Пекине: вареные яйца, прессованный до́уфу, маринованные овощи, среди которых выделялась королева всех овощей – вонючая редька по-ханчжоуски, и, наконец, многочисленные маньто́у.
– А вы? – спросил детектив у тибетца.
Карлик заявил, что будет питаться запасами Ганцзалина. Тот бросил на брата Цзяньяна изумленный и отчасти озлобленный взгляд, но ничего не сказал. В конце концов, Загорский оставил их вдвоем, взяв с помощника обещание не задевать их тибетского спутника.
– С блохами не воюю, – отвечал ему Ганцзалин и успокоенный Загорский отправился завтракать.
Теперь он сидел и разглядывал завтрак, собранный, как сказал бы любитель поговорок Ганцзалин, с бору по сосенке, и гадал, с чего начать, чтобы нанести желудку минимальный урон. От кофе он сразу отказался и попросил заменить его чаем, потому что кофе китайцы готовить совершенно не умели и, как полагал Загорский, высокому этому искусству научатся, в лучшем случае, лет через сто.
Он уже совсем было сделал выбор в пользу остывающего омлета, как вдруг внимание его привлекли события, развивавшиеся за ближним к нему столом. Там сидела не слишком юная уже барышня лет тридцати – из тех, кого обычные грубияны называют старыми девами, а грубияны великосветские – синим чулком. Барышня, прямо скажем, была не во вкусе Загорского – вострый носик, торчащий подбородок, быстрые глазки, несуразная шляпка и строгое коричневое, почти монашеское платье без всяких украшений. В целом барышня походила на птичку, случайно залетевшую в вагон-ресторан. Загорский так и окрестил ее – Птичка.
Однако птичка эта уже попала в прицел невесть откуда взявшегося здесь охотника. К ее столику довольно развязно двигался красношеий мордатый парень лет тридцати пяти, одетый по моде американского Дикого Запада – коричневая шляпа с загнутыми полями, сапоги с острыми носами, серая хлопковая рубаха, коричневый кожаный жилет и кожаные же штаны с низкой посадкой, опоясанные широким ремнем. Для полноты картины не хватало только кобуры с кольтом.
Откуда здесь взялся ковбой, удивился Загорский. Ковбой, впрочем, сам ответил на этот вопрос.
– Мадам, – сказал он, слегка касаясь рукой своей шляпы, – позвольте представиться: Эл Джонсон-младший, к вашим услугам. Нефтепромышленник из Техаса.
– И что же дальше? – насмешливо спросила барышня.
– Я вижу, дама скучает, так чего бы, думаю, джентльмену не составить ей компанию? – простодушно отвечал ковбой.
– Где вы здесь видите джентльмена? – язвительно глянула на него Птичка.
– Да вот же он, я и есть джентльмен, – улыбнулся американец, без лишних церемоний усаживаясь за стол напротив нее. – Чистокровный, из Техаса, Джонсон-младший, если с первого раза недослышали. Вы что больше любите – скотч-виски или этот самый французский коньяк? Если спросите меня, то я душу продам за джин с содовой, но это, я понимаю, на любителя. Как говорят у меня на родине, со вкусом не спорят. Каких только людей на свете не бывает. Есть даже и такие, которые граппу дуют – и хоть бы им что. – Эл Джонсон-младший помахал рукой официанту. – Эй, как там тебя – фу́вуюа́нь, дуй сюда, леди будет делать заказ!
Китайский официант в красном шелковом ифу подошел, кланяясь, и застыл в подобострастной позе, ожидая указаний.
– Леди не станет делать заказ, – непререкаемым тоном объявила Птичка. – И будьте любезны, освободите меня от вашего присутствия.
Красношеий глянул на нее непонимающе.
– Чего это вы, дамочка, обиделись, что ли? Вижу, недовольны, не пойму только, с чего вдруг. Я ведь как лучше хотел. Не любите виски, так можно и шампанское заказать. Только ведь это все дело-то и тормозит. С виски в два счета можно упиться, а шампанское еще когда подействует. А мы люди деловые, нам эти мерлихлюндии совершенно не нужны, я правильно говорю или как?
Тут Птичка обратилась напрямую к официанту.
– Любезнейший, – сказала она подрагивающим от возмущения голосом, – будьте добры, избавьте меня от этого нахала. И сделайте так, чтобы я больше его не видела, лучше всего – сбросьте с поезда на полном ходу.
Китайский официант молча дважды поклонился ей, потом перевел глаза на Джонсона-младшего и, в свою очередь, дважды поклонился также и ему. После чего застыл, готовый кланяться бесконечно. Поняв, что от китайца толку не будет, Птичка вынуждена была снова обратиться к американцу и даже возвысила голос.
– Вы меня плохо слышите, мистер Джонсон-младший? Тогда я вам еще раз повторю: оставьте меня в покое!
Джонсон-младший только руками развел.
– Да чем же я вам не приглянулся? Я ведь вроде как со всем моим уважением, а вы меня на ходу с поезда спихнуть решили. Нет уж, дамочка, давайте все, как у людей. Не желаете, чтобы вас угощали – да и ладно, пусть каждый платит за себя. А от разговора отказываться нехорошо, мы тут цивилизованные люди и должны поддерживать друг друга среди обезьян желтопузых.
Барышня в отчаянии обвела глазами ресторан, и взгляд ее упал на Загорского. Нестор Васильевич вздохнул, отложил вилку и салфетку, встал из-за стола и направился к Птичке. Спустя секунду он стоял уже возле ее столика, нависая над ковбоем. Лицо его чудесным образом изменилось и выражало теперь умиление и нежность.
– Дорогая! – воскликнул он. – Вот ты, оказывается, где! А я тебя ищу по всему поезду!
– В чем де… – начала было барышня, но Загорский перебил ее.
