Трижды пробормотав эти, с точки зрения образованного человека, совершенно бессмысленные слова, бабка-ведунья горделиво поглядела на Загорского. Тот только вздохнул. Совершенно напрасно затеяли они всю эту историю с лечением. В конце концов, наложить шину на сломанную ногу Ганцзалина мог бы и сам Загорский. Однако отказаться от помощи добросердечных пейзан было никак невозможно. Кроме того, Нестор Васильевич полагал, что ведунья имеет богатую практику, а, следовательно, навык у нее в этом деле лучше, чем у действительного статского советника.
Однако в конце концов вылилось все это в совершенно шаманские пляски с чтением молитв и заговоров. Нет, Загорский не имел ничего против молитв и заговоров, хотя, по его мнению, два этих вида словесной деятельности трудно сочетались друг с другом, поскольку одна был языческой по своей природе, вторая же – христианской, всякое язычество признававшей за беснование. Но даже и это не смущало Нестора Васильевича – в конце концов, демоны и ангелы не одно тысячелетие существовали рядом и уж как-нибудь найдут между собой общий язык в таком незначительном деле, как заживление ноги у пришлого китайца. Гораздо больше беспокоило Загорского, что заговорами, похоже, дело и ограничится.
– Будет твой китаец жив и здоров – во имя Отца, и Сына, и Святаго духа, – сказала бабка и протянула к нему ладошку ковшиком.
– А повязку наложить? – спросил Загорский.
– Повязка – дело людское, – отвечала бабка. – А мы по божественной части. Дай, касатик, денежку, не скупись. Кабы не я, забрала бы твоего китайца лихоманка…
Никакой такой особенной лихоманки у Ганцзалина не было, а некоторое воспаление, естественное для его состояния, легко можно было снять настоями мать-и-мачехи и, скажем, брусникой. Но то ли местные ворожеи за время гражданской войны совершенно деградировали, то ли давно уже решили ограничиться заговорами и молитвами, но действенной помощи от них было не дождаться.
Загорский вздохнул и протянул ворожее самую мелкую керенку из числа тех, которые дал ему на дорогу Тухачевский. Ворожея закрестилась и поскорее убежала, видимо, боясь, что важный господин опомнится и деньги отберет. Ну, похоже, шину накладывать придется самому…
Насколько мог понять Загорский, перелом был сложный и требовал как минимум квалифицированного хирурга, не говоря уже о больничном лечении. Однако в сибирской глуши взять откуда-то хирурга было едва ли возможно. Воинские части Колчака, где могли дать настоящее лечение, остались далеко позади. Вокруг расстилалась тайга, а в редких охотничьих поселениях не то что врача, а просто грамотного человека найти было мудрено.
В одном из таких поселений и жили сейчас Нестор Васильевич и его помощник, после неудачного прыжка с аэроплана сломавший себе ногу. Разумеется, по-хорошему надо было бы двигаться дальше, но дальше двигаться было никак нельзя. Водитель грузовика, на который они спрыгнули, испугался и уехал прочь, даже не подумав подобрать пострадавших, до поселения пришлось добираться самому, с бессознательным Ганцзалином на закорках. К счастью, поселение располагалось недалеко, примерно в двадцати верстах, так что к вечеру они уже остановились на постой у деда Никиты.
Деду было за восемьдесят, жил он один, серьезной охотой не занимался: то есть на кабаргу, изюбря, росомаху, рысь и тому подобных лисиц ради денег не ходил, зверя промышлял только на прожитье. Два квартиранта с живыми деньгами оказались ему очень кстати, и по такому случаю он даже сменил извечную свою суровость на некоторую видимость гостеприимства. Именно он привел бабку-ведунью, сказавши, что лучшего лекаря за тысячу верст в округе не сыскать.
Загорскому еще предстояло привыкнуть к тому, что таежные жители мерили расстояния сотнями и тысячами верст. Верст пятьдесят, например, они и вовсе за дорогу не считали. Если зима – встал на лыжи да беги, часа в три легко отмахаешь. А если снега нет – тоже не велика трудность, можно и пешочком прогуляться – как раз день и уйдет.
Но, несмотря на то, что ведунья обладала такой удивительной славой, толку от нее при ближайшем рассмотрении оказалось, как от росомахи молока. Взяла свой рубль да усвистала черт его знает куда.
Положение осложнялось тем, что у Ганцзалина сломалась бедренная кость, а на ее срастание ушло бы два-три месяца. Впрочем, это время, за которое срастается нога у молодого человека, а Ганцзалину, да еще и без должного ухода, требовались, наверное, все четыре.
Неудивительно, что, когда мимо них пошли разбитые Тухачевским каппелевцы, Ганцзалин все еще не мог ходить нормально и прихрамывал, как говорил он сам, на все четыре ноги. По счастью, Загорскому удалось добиться приема у полкового врача, обслуживавшего в каппелевской армии больных и раненых.
– Кто шину накладывал? – сурово спросил военный лекарь в звании полковника, исследовав ногу китайца.
– Я, – честно отвечал Загорский.
– Никудышный из вас хирург, – сообщил ему врач. – Кость срослась криво. Можно, конечно, так оставить, но тогда китаец ваш до конца жизни будет с палочкой ходить. Есть и другой выход – сломать кость, потом выправить, чтобы срасталась заново.
Нестор Васильевич спросил, что же посоветует врач. Тот отвечал, что пациент уже немолод, неизвестно, как и сколько будут срастаться кости, и лучше всего оставить все как есть.
Однако Ганцзалин, узнав, что злосчастная его судьба на этот раз угрожает ему инвалидностью, потребовал, чтобы кость ломали, вправляли и сращивали заново. Доктор только плечами пожал: ломать так ломать. Загорский, разумеется, отговаривал Ганцзалина, но тот стоял на своем.
– Инвалидом я не буду, лучше умру.
– Ты не будешь инвалидом, ты просто будешь прихрамывать, – увещевал его Нестор Васильевич.
Тот молчал некоторое время, потом сказал угрюмо.
– Зачем вам хромой слуга?
Нестор Васильевич посмотрел ему прямо в глаза. Там, впервые, наверное, за все то время, что они были знакомы, плескался страх.
– Так вот в чем дело, – сказал Загорский задумчиво. – Ты полагаешь, что будешь мне в тягость?
– Ганцзалин никому и никогда не был в тягость, – отвечал китаец.
Загорский сел рядом с ним, положил руку на плечо, сжал.
– Послушай меня, – сказал он. – Послушай внимательно. Ты никакой не слуга мне. Ты мой помощник и друг. И я за тебя так же готов отдать жизнь, как и ты за меня. Ты не бросил меня, когда меня убили. Ты годами выхаживал меня без всякой надежды на спасение. Поверь, это был шаг куда более смелый, чем любой из твоих подвигов. Подвиг длится минуты, секунды, а ты готов был ухаживать за мной всю жизнь. Не за мной даже, за моим немощным телом. Так вот, я клянусь тебе: что бы ни случилось, ты всегда будешь для меня самым близким человеком на свете.
– Далай-лама сказал, что у вас есть человек ближе, просто вы не знаете, – ревниво пробурчал Ганцзалин.
Загорский поднял брови: Далай-лама так сказал? Не стоит буквально понимать слова лам, иногда это лишь образ, метафора, иносказание. Он, Загорский, сам отлично знает, кто ему ближе всех.
