Тут Юсуф наконец, понял, почему басмачи были так жестоки к красноармейцам и почему так зверски их убивали, когда те попадали к ним в лапы. Он бы и сам сейчас не постеснялся, убил бы проклятого комиссара – и черт с ними, с гуриями.
Дядя Толя осторожно, стараясь беречь раненую руку, спрыгнул с лошади, второй, здоровой, поднял Юсуфа из пыли, сказал ласково:
– Врать нельзя, особенно старшим. Аллах тебя за это не похвалит, разве бабушка не говорила?
Да мало ли, что бабушка болтала, если все слушать, уши отвалятся.
– Кто врет, попадает прямо в ад, там его шайтаны на сковородках жарят, понял меня? – спросил комиссар.
Чтоб тебя там шайтаны жарили, подумал Юсуф, а сам покосился на тяжелую комиссарскую руку. Нет, не выдаст он черноокой девы, соврет, но не выдаст.
Дядя Толя как будто услышал его мысли. Взял и сжал руку в большой крепкий кулак и поднес Юсуфу прямо к носу.
– Я тебя в прошлый раз не бил, а только приголубил. А вот если попробуешь в другой раз соврать, я тебя ударю. Да так, что без ног останешься, всю оставшуюся жизнь будешь дома сидеть, понял меня?
– Понял, понял, – торопливо отвечал Юсуф и не выдержал все-таки, рассказал про десяток всадников, вчера вечером проехавших по дороге и переночевавших в ауле в самых богатых домах.
– Коробка при них была? – спросил комиссар. – Большая такая?
Юсуф отвечал, что была коробка. И, сам не зная почему, сказал, что была еще и женщина. На это комиссар только кивнул, но словами о женщине не заинтересовался, видимо, и так знал. Как ни странно, это порадовало Юсуфа.
– А вы, – сказал, – зачем их ищете? Убить хотите?
– Там видно будет, – хмуро отвечал комиссар.
Тут Юсуф опять испугался. Стало ясно, что поторопился он предать басмачей и их юную спутницу. Ну, ударили бы его еще раз, потом еще и еще. Ничего страшного, не убили бы, а остальное стерпеть можно.
Но ничего этого, разумеется, не сказал он комиссару дяде Толе, а просто привел его в дом бабушки.
– Э-э, – сказала бабушка Юсуфу по-киргизски, увидев комиссара, – ты кого мне привел, ослиное отродье?
– Мадам, – чрезвычайно галантно отвечал комиссар, – позвольте представиться: Анатолий Борисович Веретенников. Всегда не чужд был страданиям простого народа и даже, гм, в какой-то мере разделял его нужды и чаяния.
– Как русские говорят: гость в дом – радость в дом, – вздохнула бабушка. – Заходи, сынок, раздели с нами нашу пищу и убогий наш кров.
Гость, оказавшись в доме, повел себя мирно и даже предупредительно. Доброта его дошла до того, что он подарил Юсуфу блестящую пуговицу. Поиграй, сказал, мальчик, только не проглоти.
«Что он мне пуговицу дарит, что я ему – дикий? – сердито думал мальчишка. – Он бы еще огненной воды мне предложил…»
– Огненной воды тебе рано, – заметил Веретенников. – К тому же Аллах не позволяет. Ты ведь правоверный, мальчик?
– Религия – опиум для народа, – отвечал Юсуф дерзко, за что тут же получил от бабушки тяжелую оплеуху. Это его сильно озадачило: что за привычка такая у всех, чуть чего – бить по голове? Сначала комиссар дал ему тумака, потом бабушка – одним словом, день удался.
Гость между тем почувствовал себя неладно – давала о себе знать рана. Его бросало то в жар, то в холод, рука ныла. Бабушка разбинтовала самодельную повязку, осмотрела рану. К счастью, пуля прошла навылет, но по жаре рана стала нагнаиваться. Бабушка быстро сделала отвар из целебных трав, промыла рану, наложила новую, чистую повязку. Комиссар во время манипуляций скрипел зубами, но терпел.
Когда бабушка закончила, он прилег отдохнуть, да так и проспал до самого вечера. Вечером проснулся, посмотрел на улицу – а там уже солнце садится. Попросил позволения переночевать у них – куда же ему на ночь глядя, да еще с больной рукой? Бабушка не возражала, налила гостю чалáпа, завела долгий разговор о тяжелой жизни народа. Комиссар ей поддакивал, говорил, что скоро всех баев и басмачей в расход пустят и какая после этого настанет замечательная жизнь.
– Внучок ваш учиться пойдет, – говорил он, попивая чалáп. – Выучится, великим человеком станет: агрономом или экономистом. Будет вам утешение на старости лет.
Бабушка кивала: конечно, станет, конечно, утешение. Однако в перерыве, когда гость ушел до ветру, она наклонилась к внуку и прошептала:
– Нехороший человек этот комиссар. За ним глаз да глаз нужен.
– Ничего, бабушка, – отвечал Юсуф. – Я рядом, в случае чего защитить тебя сумею.
Бабушка замахала на него руками: еще чего выдумал – защитить. Сидеть надо тихо и Аллаху молиться, чтобы беда мимо прошла.
Комиссар вернулся, заговорил о Юсуфе. Внучок, сказал, у вас хороший, только выдумщик большой. Бабушка Чынáра только закряхтела: какой выдумщик, одна блажь в голове. Не поверите, все только про рай и спрашивает.
– Загробной жизнью интересуешься? – удивился Веретенников, глядя на Юсуфа.
Тот зарделся, а бабушка сплюнула. Какая там загробная жизнь, девки – вот что ему интересно.
– Понимаю, раннее половое развитие, – кивнул комиссар.
Бабушка развела руками – вы человек ученый, вам виднее, чего у него там, а только как начнет свои разговоры, перед людьми стыдно. Сколько, говорит, мне как праведнику положено гурий? Уж и не знаю, откуда у него такая пакость в голове.
Юсуф сердито на бабушку посмотрел: какая-такая пакость? Он мужчина, должен знать, на что ему рассчитывать по закону. А будете притеснять, так он и вовсе в пионеры уйдет.
Но комиссару такая мысль не понравилась. Он стал Юсуфа отговаривать, сказал, что в пионерах ничего интересного нет. Строем сказал, заставляют ходить да песни петь сомнительного содержания.
– Сомнительного – это какого? – оживился Юсуф.
– Антирелигиозного, – сказал Веретенников.
– А вы разве в Аллаха верите? – удивился Юсуф.
Как же можно в него не верить, если все, что есть на свете, создал он, отвечал комиссар. В день Аластýу призвал Он к себе души еще не рожденного человечества и спросил: не Я ли Господь ваш? И души все признали его Господом.
Юсуф удивился. С виду комиссар, а говорит, как мулла или ишан какой-нибудь. Все же комиссары против Бога, или как? Но спрашивать такое не стал, постеснялся.
– Ну, что ж, – сказал Веретенников, – время позднее, а завтра чуть свет надо вставать.
Бабушка постелила комиссару, потом вышла к Юсуфу. Тот сказал, что помнит – ружье за ковром спрятано. Может, потихоньку вытащить его? Неровен час, комиссар на них нападет, вот тут ружье и пригодится. Бабушка устало махнула рукой – какое тебе ружье, уймись, дурачок. Человек, который так в Аллаха верит, не может причинить зла другому человеку.
– А басмачи? – спросил Юсуф. – Они ведь тоже в Аллаха верят.
