Вот потому он вместе с небольшим своим отрядом сидел сейчас в забытом горном селении и ждал, когда ситуация разрешится. Ждал он, впрочем, всего только один день, но день этот тянулся для него дольше месяца. А если ждать придется неделю или даже месяц? Не покажется ли ему это вечностью…
– Господин! – он вздрогнул, ему казалось, что он один в ущелье, но Нурудди́н всегда являлась беззвучно и словно ниоткуда. О, эти суфии, у них даже женщины обладают волшебными свойствами. Вот только неясно, откуда их колдовство – от Всевышнего или от шайтана. Впрочем, сейчас это не так важно, главное, что ему оно на пользу.
Курбаши покосился влево. Нуруддин смиренно стояла на расстоянии трех шагов. Красивая женщина, но даже у него она вызывала безотчетный ужас. Он чувствовал, что в ее глазах ни его собственная жизнь, ни жизнь любого из его людей не стоят и ломаного гроша. И если она захочет, то, как змея, перекусает их всех ночью и отправит на тот свет, даже не разбудив.
Впрочем, иногда ему хотелось проверить, точно ли Нуруддин так опасна, как кажется. Да, ударить кинжалом исподтишка, или выстрелить в спину, или отравить – в этом искусстве ей, наверное, нет равных. Но в честном бою – так ли она сильна? Как-то на его глазах она легким движением сломала руку строптивому дехканину; сама же потом его и пристрелила – чтобы не мучился.
Он и сам мог сломать руку человеку, не особенно напрягаясь, не зря прозвище его было палван – борец, силач. Он был не только соратником, но и учеником великого курбаши Аман-Палвана, чья чудовищная сила пугала людей, даже когда тот стал уже стариком. Говорят, красноармейцы хотели взять его живьем и не стали стрелять в него. На Аман-Палвана набросилось сразу с десяток самых сильных и крупных бойцов. Но старик, словно вспомнив прежние времена, разбрасывал их снова и снова, как медведь разбрасывает волков, пока не выбился из сил. Но какова же его мощь, если семидесятилетний старец в одиночку одолевает нескольких молодых противников!
Кадыр-Палван считал, что воспринял науку Аман-Палвана во всей ее полноте. Многие годы борьба была смыслом его жизни, ее украшением, да что там – самой жизнью была их национальная борьба курэ́ш. Он и сам был борцом не из последних, не раз брал призы на крупных состязаниях. А вот теперь жизнь совсем иначе повернулась: приходится не на жизнь, а на смерть бороться с неверными, головы им резать, в землю конями втаптывать.
Что же до Нуруддин, то, конечно, едва ли получится с ней побороться. Да и как с ней бороться – на поясах? Он ведь гораздо тяжелее ее, сильнее, а главное – она девушка. Где же это видано, чтобы борцу, пехлевáну, сражаться с девушкой? Такое никто не одобрит – ни шариáт, ни простые люди. Значит, не будет у них схватки. Может, оно и к лучшему.
Он глядел в черные, опушенные густыми ресницами глаза Нуруддин. Паранджи, закрывавшей лицо, она не надевала, но чадру носила, чтобы, как заповедал пророк, ни один посторонний мужчина, кроме данного Аллахом мужа и родственников, не увидел ее волос. Впрочем, судя по всему, и чадра ничего не значила для этой странной женщины. Кадыр-Палван отчего-то был уверен, что если надо, она не только чадру сбросит при всех, но и сами волосы наголо сбреет. Вот с кем нынче приходится иметь дело. О Аллах, милостивый, милосердный, чему только суфийские ишаны учат своих женщин?
– Господин, – повторила она, – приехал комиссар.
Увлеченный темной бездной ее глаз, он не сразу понял, о ком речь. Какой комиссар, почему? Может, красноармейцы напали на их след? Тогда почему она говорит об этом так спокойно?
Увидев его недоумевающий взгляд, она решила уточнить.
– Веретенников приехал…
Ах, Веретенников. Ну, Веретенников – не страшно, Веретенников – до кончиков ногтей принадлежит Всевышнему. Этого бояться не стоит, этого пусть враги Аллаха боятся. Однако почему же он приехал? Он ведь должен быть со своими красноармейцами… Что он тут забыл?
– Он говорит, что его раскрыли, и ему пришлось бежать.
А какие губы у нее… Алые, сочные, никакой помады не нужно. И вся красота ее такая – живая, волнующая, как у дикой розы. И запах ее помрачает сознание, и, словно химера, является в сердце его предчувствие наслаждения. Вот чего он хотел на самом деле – лечь с ней в постель, а вовсе не бороться. А чего хочет она? О чем говорит мужчине взгляд этих бездонных, как душа Иблиса, глаз, глаз черных, словно безлунная ночь? Позволит ли она взять себя за руку, позволит ли разделить с ней ложе? Или, притворившись, что уступила, нанесет смертельный гадючий удар?
– Что ты сказала? – он моргнул и посмотрел на нее осмысленным взглядом. – Веретенникова раскрыли?
– Он так говорит, – отвечала Нуруддин.
Он так говорит! Хороший ответ, нечего сказать. Он так говорит, а как на самом деле? Мрачная, темная, подозрительная мысль мелькнула в голове Кадыр-Палвана. Что, если комиссар их предал? Да, он из дворян, он ненавидит большевиков, но ведь натура-нафс – это черная собака, которая влечет человека к пропасти. Если натура прикажет человеку «предай и получи выгоду», что может он противопоставить такому приказу? Все люди хотят выгоды, а значит, все люди предатели. Вопрос только в том, в какой момент тебя предадут. А когда тебя предадут, предатель не будет звать себя предателем, он скажет, что так велел ему Всевышний, ведь Аллах, как всем известно, хитрейший из хитрецов. И предатель начнет цитировать Коран и Сунну и найдет оправдание любому греху. А сам он, Кадыр-Палван, разве никого никогда не предавал? Разумеется, вот только это не было предательством. Так велел ему Всевышний, а разве можно ослушаться его веления? Любое предательство простительно, если оно во славу Аллаха. Но предавать себя самого Кадыр-Палван не позволит, ибо он с Аллахом, а значит, кто предает Кадыр-Палвана, предает Всевышнего. И тогда предателя настигнет кара небесная – не важно, в виде ли молнии, или в виде пули, пущенной точной рукой прямо в сердце изменника.
Укрепившись такими мыслями, он кивнул женщине и пустил коня рысью. Спустя несколько секунд оглянулся – бежит ли за ним пешая Нуруддин? И, конечно, никого не увидел. Но он был уверен, что легконогая суфийская ведьма все равно опередит его и тайными горными тропами доберется до места быстрее, чем он на своем белоснежном арабе.
Так оно и вышло. Когда курбаши подъехал к аулу, Нуруддин уже стояла за спиной Веретенникова. Тот ждал перед домом, который выбрал себе для жилья Кадыр-Палван, левая рука комиссара висела на перевязи.
Ранен, подумал курбаши, и на миг ему стало легче. Если ранен, значит, действительно за ним гнались, значит, не предатель. Но змея подозрения вдруг встрепенулась и снова подняла голову. А что, если это просто трюк, чтобы вызвать доверие у него, Кадыр-Палвана. Оттянул кожу на руке и выстрелил. Рана пустяковая, зато в предательстве никто не заподозрит.
– Здравствуй, курбаши, – сказал комиссар.
– Здравствуй, брат, – отвечал тот, за широкой улыбкой пряча подозрение и настороженность. – Ты поспел прямо к зýхру
[28].
