– То есть это что-то вроде апокрифических евангелий, которые не вошли в Новый завет? – уточнил Загорский.
– Можно и так сказать, – согласился суфий. – Везде, где появляется слово Бога, возникают и апокрифы, то есть тайные тексты, которые приписываются Ему. Иногда они действительно несут истину, иногда созданы лишь затем, чтобы истину исказить. Наша задача, помимо прочего, держать под контролем тайные знания, источником которых был дьявол. Обычно больше всего боятся черной магии, но черная магия – лишь детская игрушка по сравнению с подлинной игрой Иблиса. Если слова дьявола будут приписаны Богу и человечество примет их как руководство – вот тогда начнется то, что у вас зовется армагеддоном, то есть последней битвой в конце времен. Будет ли там биться добро со злом, или зло со злом – уже не так важно. Важно, что битва будет последней, и Земля опустеет. Вот потому и существует наш орден – чтобы в канон не проникли слова дьявола и человечество не пошло кривым путем смерти и самоистребления.
Глава тринадцатая. Личная жизнь комиссара
Кадыр-Палвана убили – что ж, может быть, оно и к лучшему. Он был слишком нерешителен, слишком мало думал о деле и слишком много – о собственной шкуре. Впрочем, чего ждать от простого басмача, не способного толком помянуть Аллаха, милостивого, милосердного, не говоря уже о том, чтобы повторить нужное количество рака́атов. Все эти воины ислама – только пародия на правоверного, им лишь бы скакать на лошадях, стрелять в невинных людей и бесчестить женщин, вот и весь их газават. Не будь в них нужды, она бы сама, своими руками отрезала им головы и швырнула на прокорм шакалам.
Так думала Нуруддин, двигаясь впереди оставшейся от отряда Кадыр-Палвана небольшой кучки моджахедов. Ах, если бы можно было навьючить священный Коран на лошадь и в полном одиночестве, свободной, как птица, ехать к месту встречи! Но нет, горы полны лихих людей, которые, если увидят одинокую путницу, непременно попытаются до нее добраться. Конечно, у них это не выйдет, но в планы Нуруддин вовсе не входило скакать по горам, оставляя за собой кровавый след из тел убитых насильников. Нет-нет, к условленному месту следовало проскользнуть неслышно, незаметно, как мышь скользит в ночи. Правда, у мыши было то преимущество, что она не обременена драгоценной ношей, которую надо привезти в целости и сохранности. Другое дело, что у мыши нет того опыта и тех знаний, которые есть у Нуруддин и благодаря которым ей удавалось выходить сухой из воды в самых тяжелых и опасных обстоятельствах. Женщина, женщина, будешь ли ты когда-нибудь приравнена к мужчине, перестанешь ли быть игрушкой его страстей и простым домашним скотом, который держат для воспроизведения и воспитания потомства? Когда-нибудь – возможно. Через пятьсот лет или даже тысячу. Все в мире философы делятся на тех, кто говорит о золотом веке в прошлом, и на тех, кто верит в его наступление в будущем. Вот только в их золотом веке ничего особенного для женщин не предусмотрено. И это при том, что женщины уступают мужчинам только в грубой физической силе. Во всем остальном – уме, скорости реакции, понимании, силе чувств, умении плести интригу, даже в добре и зле превосходят они мужчин. Но этого оказалось недостаточно, чтобы сравняться с ними, за все прошедшие тысячелетия.
Впрочем, это ничего. Прогресс рано или поздно упразднит и физическую силу. Да уже и сейчас почти упразднил. Как это гласит пословица? Бог создал людей сильными и слабыми, а кольт уравнял их. Кольт, наган, маузер… Тот, кто этого не понял, проиграет историческую битву и уйдет в небытие.
Лично ей не всегда даже нужен и пистолет. Большинству басмачей, не исключая самого Кадыр-Палвана, Нуруддин внушала благоговейный трепет. Однако был в отряде один, черноусый здоровяк, Палванбой. При курбаши он вел себя тихо, но когда того убили, стал демонстрировать Нуруддин свой интерес слишком явно. Пришлось поучить его камчой, предварительно скинув с него рубаху. Нуруддин била так, что лопнула кожа на спине у дурака. Она же, впрочем, потом сама и накладывала ему на спину повязки.
Придет время, когда мужчина прежде, чем просто приблизиться к женщине, будет спрашивать у нее разрешения. Придет время, когда мужчина будет бояться оставаться наедине с женщиной, чтобы его потом не обвинили в насилии. О, Нуруддин знала, что такое время обязательно придет, и, может быть, не так оно далеко, как думалось. Мужчины ответят за века издевательств и унижений, которым они подвергали женщин. Женщины были их рабынями и прислужницами? Прекрасно, теперь рабами и слугами станут мужчины. И это будет только справедливо. Ответят все мужчины – и виновные, и невиновные, вплоть до младенцев. Впрочем, младенцев надо будет сразу воспитывать в духе трепета перед женщинами.
Возможно, кто-то спросит: не слишком ли сурова Нуруддин к мужскому полу, не слишком ли она торопится свести их существование к чистой физиологии? Не слишком, ответила бы она. Те, которые спрашивают, просто не знают, во что превратили бы женщин те же басмачи, дай им только волю. Нет-нет, она судит еще слишком мягко…
Нуруддин подстегнула свою серую в яблоках, выехала вперед. Что-то не нравилось ей в окружающем пейзаже. Слишком спокойны были горные пики, слишком безоблачно небо. Все как будто застыло в ожидании беды. Она знала, что путь ей преградили красноармейские части Ярмухамедова и Маликова, но, по ее расчетам, до них было еще далеко, не меньше тридцати-сорока верст. И, однако, тревога была разлита по всему ущелью, а над головой, под лучами парящего солнца, кругами парил гриф-стервятник, словно предчувствуя близкую добычу.
Цепким орлиным взглядом Нуруддин выхватила на скалистом склоне чью-то черную голову. Так и есть, за ними наблюдали. Хорошо, если это одинокий разведчик, гораздо хуже, если он…
– Назад, – скомандовала Нуруддин. – Все назад.
Кони под басмачами попятились, вставая на дыбы, развернулись, быстрые, легконогие, готовые унести своих хозяев от любой погони. Однако было поздно. На вершине горы, в той стороне, куда они собирались бежать, возникло несколько всадников. Два десятка человек, не меньше. Имея на руках бесценный груз, Нуруддин не могла рисковать и ввязываться в бой. Оставался, однако, еще один шанс – все-таки попытаться уйти от погони. Но когда они развернулись снова, на дороге перед ними как по волшебству возник красноармейский отряд сабель в тридцать. Однако широко работает красная разведка, подумала Нуруддин. Откуда они здесь взялись в таком количестве?
– Донесли, – мрачно сказал Палванбой.
Очень может быть. Они проезжали несколько аулов, наверняка в одном из них нашлись большевистские глаза и уши, опередили их, ускакали вперед или прошли горными тропами, и вот теперь перед ними выбор – умереть в бою, со славой, но бесполезно, или умереть бесславно, сдавшись на милость победителя.
– Их слишком много, – пробормотал Палванбой, – нам не прорваться.
– Знаю, – негромко отвечала она. – Стой, не дергайся.
Тем временем от ближнего к ним отряда отделились двое – видимо, командиры – и поскакали навстречу. Первый, русский, в серой гимнастерке, с волевым подбородком, лихим выгоревшим чубом, выбивавшимся из-под фуражки. Второй, ехавший чуть позади, был одет примерно так же, как и басмачи – в чапан и папаху – и точно так же из-за спины у него выглядывала винтовка Мосина. Судя по лицу, он, скорее всего, был киргизом. Нуруддин подивилась бы храбрости большевиков, если бы не несколько десятков красноармейцев, окруживших их небольшую группу и готовых в любой миг открыть стрельбу.
