– Проклятье, – сквозь зубы выругался Загорский. Он передернул затвор своей винтовки, выцеливая комэска, но тут кто-то неимоверно тяжелый навалился на него сзади, сковав по руками и ногам.
Загорский пытался вывернуться, ударить локтем, но невидимый враг держал его смертельной хваткой.
– Не надо, – сказали ему на ухо, и Нестор Васильевич с облегчением узнал голос Ганцзалина. – Это не наша битва. И она уже проиграна.
С этими словами помощник соскользнул с Загорского на землю, зорко смотрел вперед, в сторону красных.
– Ганцзалин! – сердито сказал Нестор Васильевич, который, между нами говоря, был ужасно рад. – Ты что здесь делаешь? Я же велел тебе идти с Хидром и Джамилей.
– И оставить вас одного в смертельной опасности? – покривился китаец. – Вы правда думали, что я выполню такой дурацкий приказ?
Загорский ничего на это не ответил, только спросил, где суфии. Помощник отвечал, что те ушли в горы, да и им тоже пора собираться, пока их не заметили красные и не решили прикончить за компанию с басмачами.
Глава шестнадцатая. Гость с того света
Ганцзалин стоял на горной тропинке и недоуменно озирался по сторонам. Даже притопнул ногой по камням, как будто полагал, что от топанья этого тут же и явятся перед ним, как по волшебству, Джамиля и ее учитель, почтенный Хидр.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Договорились встретиться здесь.
– Может, они отошли на время? – предположил Нестор Васильевич. – Вы договорились об условном сигнале?
– Ну, конечно, сигнал, – вспомнил помощник. И заухал филином.
Загорский воззрился на него с некоторым удивлением. Хороший сигнал, сказал, правдоподобный. Особенно, если учесть, что филин – птица ночная, а сейчас полдень. Ганцзалин сварливо отвечал, что сигнал очень хороший именно потому, что не ко времени. Была бы сейчас ночь – поди, догадайся, сигнал это или настоящий филин решил размяться перед охотой. Его бы воля, он бы вообще кричал крокодилом, тогда уж точно не перепутаешь ни днем, ни ночью, крокодилов-то в горах не водится. Беда только в том, что никто не знает, как кричат крокодилы.
Нестор Васильевич покачал головой – никакой тайны, по его словам, тут не было.
– Типичный крокодилий звук – это замысловатая смесь рычания и клокотания, – пояснил он.
Помощник поглядел на него с подозрением: что значит – смесь рычания и клокотания? Загорский отвечал, что сам он изобразить не берется. Но звук очень похож на тот, который издает средний пролетарий после того, как наестся до отвала и тяпнет стаканчик-другой водочки.
Ганцзалин отвечал, что отродясь не интересовался пролетариями, да еще и наевшимися до отвала. Загорский на это заметил, что благородный муж должен интересоваться самыми разными аспектами жизни, это может пригодиться ему в дальнейшем.
– Ну, значит, я не благородный муж, – заключил китаец и снова заухал филином.
Загорский поморщился. На его вкус, ухал Ганцзалин немузыкально и весьма подозрительно С таким уханьем, сказал он, очень легко привлечь внимание красноармейцев. Пора кончать с этими песнями западных славян. Если суфии услышали филина, они скоро явятся. Если нет, то тужиться дальше бесполезно.
Ганцзалин, обиженный, что его уханье сочли недостаточно музыкальным, сердито умолк, и они принялись ждать. Однако прошло пять минут, десять, пятнадцать – все вокруг было тихо.
– Очень может быть, что они решили не ждать нас и отправились за Нуруддин в надежде, что сами смогут отбить или похитить Коран Усмана, – сказал Нестор Васильевич.
Помощник задумался на секунду, потом посмотрел на хозяина с некоторым подозрением. То есть как это – отправились за Нуруддин сами? У них что, есть расследовательские навыки? Или, может, они знают, куда поехала Нуруддин со своими башибузуками?
Они, разумеется, знают, куда – в сторону Алайской долины, отвечал Нестор Васильевич. Вот только не знают, каким именно путем. А вообще же вопрос Ганцзалин задал очень толковый. Почему, сначала прибегнув к их помощи, Хидр и Джамиля теперь неожиданно от нее отказываются? Может быть, они думали, что красные убьют Загорского и решили не ждать попусту? Так или иначе, все это выглядит довольно странно. В любом случае, сидеть на месте не приходится, пора отправляться в путь.
Сказано – сделано. И они ничтóже сумня́шеся двинулись по горной тропинке вверх. Тропинка была не очень крутой, ярко светило солнце, ветер навевал прохладу, день был замечательный. Единственное, о чем жалел Ганцзалин, что путь они продолжали пешком: лошадей, само собой, пришлось оставить внизу, поскольку с места побоища они уползали по-змеиному.
– Не беспокойся о том, на что не можешь повлиять, – беспечно говорил Нестор Васильевич. – Лошади нам пока все равно не помощники. Мы оказались между Сциллой и Харибдой. По правую руку от нас – красный эскадрон, который после блистательно проведенных мной переговоров считает твоего покорного слугу главным туркестанским басмачом. За хребтом рыщут другие красноармейцы, которые хотят отомстить за своих собратьев, подло убитых Нуруддин и ее башибузуками. Нам же рекомендуется не попадать в руки ни к тем, ни к другим, иначе судьба наша будет такой печальной, что посмертное бардó, в котором я побывал, со всеми его демонами и ракшасами покажется нам увеселительной прогулкой.
Ганцзалин кивнул: он слышал, что большевики пытать умеют ничуть не хуже, чем средневековые китайские палачи. Загорский ему на это отвечал, что пытать умеют почти все – надо только, чтобы умение это было извлечено на свет божий. А лучшего проявителя человеческих недостатков, чем война, еще никто не придумал. Люди ослеплены страхом, болью, горем – и из них часто лезет все самое худшее, в том числе и готовность пытать ближнего своего.
Ганцзалин слушал все это молча и с видом весьма мрачным.
– О чем ты задумался, друг мой? – спросил его Нестор Васильевич.
Ганцзалин отвечал с неохотой и несколько путанно. Из его слов можно было понять примерно следующее. Вот они с хозяином практически всю свою жизнь борются со злом. Однако, сколько они ни бьются, зла, очевидно, меньше не становится. Так в чем же, в конце концов, смысл их борьбы? И возможно ли вообще истребить зло на земле?
Выслушав его, хозяин невесело улыбнулся.
– Это вопрос философский, хотя ответ на него давался уже неоднократно, – сказал он. – Проще всего ответить на него так. Мы всякий раз перед едой моем руки, чтобы очистить их от разных болезнетворных микроорганизмов. Однако, сколько бы мы ни мылись, микроорганизмы возникают снова и снова. Так какой смысл раз за разом мылить ладони, если источник болезни нельзя уничтожить окончательно? Ответ простой – мы моем руки не для того, чтобы убить все микробы и бактерии, а чтобы не отравиться. Внутри нас есть свои микроорганизмы-защитники, и когда в нас попадают микробы, наши защитники их атакуют. Но если врагов слишком много, защитники не справляются, человек заболевает и может даже погибнуть. Так вот, руки мы моем именно для того, чтобы быть сравнительно здоровыми и не умереть. Так же и с преступностью. Возможно, когда-нибудь человечество искоренит это зло, но вряд ли это случится в ближайшие тысячу лет. Если не бороться со злодеями, они будут чувствовать себя вольготно, перестанут чего бы то ни было бояться и принесут гораздо больше зла, чем сейчас, когда с ними борются. Может быть, в обществе настанет хаос, и оно перестанет существовать, вернувшись к первобытным своим основам, где главным аргументом была сила, а не добро или закон. Мы боремся со злом, не надеясь его победить, боремся для того, чтобы можно было жить жизнью более или менее человеческой. Вот почему так опасна коррупция и вообще терпимость к преступности. Там, где мы делаем один шаг назад перед злом и хаосом, рано или поздно придется отступить на гораздо большее расстояние. Обыватели этого, может быть, и не понимают, и склонны разбойников представлять робин гудами, которые якобы борются со злом. Однако эту опасность должны понимать мы. Понимать и не прекращать своих усилий.
