Министр прошел к своему столу, уселся за него, взглянул на маркиза удивленно — он всё еще здесь?
— Двору стало известно, что господин де Лафайет ведет сюда несколько батальонов Национальной гвардии. Нам остается только ждать.
— Просто ждать? — Фавра вскочил на ноги, кипя от негодования. — Это же позор! Через два часа разбойники захватят дворец!
Сен-При ничего не ответил, углубившись в бумаги.
— Одним словом, вы ничего не предпримете.
— Вот именно, сударь.
Фавра поклонился и вышел.
* * *
Дождь усилился. Брели вдоль опушки Медонского леса (говорят, тут охотится король… но охотников не было видно), потом нескончаемо длинной улицей, и вот наконец вышли на большую площадь. Изможденные женщины валились с ног, но Жанна позабыла про усталость. Она подошла к частой решетке с позолоченными остриями, за которой была еще площадь, еще решетка, побогаче, а за ней — неужели дворец? Посмотреть бы на него хоть одним глазком! Рослый усатый солдат с белой кокардой на шляпе прикрикнул на неё, выставив вперед ружье. Эх, не пустят их к королю! Вот досада!
Площадь постепенно заполнялась, женщины садились прямо наземь, громко переговариваясь и смеясь, точно пьяные. Жанне стало холодно. Платье промокло насквозь, а тут еще ветер. Девушка обняла себя за плечи, вся дрожа. Где бы погреться? Слева от площади — красивое здание в форме подковы. Несколько женщин заходили в двери вслед за мужчиной, с ног до головы одетым в черное; Жанна поспешила за ними.
Ну и зала! Точно в церкви, только без алтаря. Высокий сводчатый потолок, лепнина, позолота; там галереи, точно хоры, здесь рядами стоят скамьи, а вон будто амвон и рядом кресло. Одна женщина взяла и уселась на него!
— Кто вы такие? Что вам здесь нужно?
Жанна вздрогнула и втянула голову в плечи: голос резкий, сердитый. Оглянулась — господин в сером фраке, росту небольшого, но крепкий, лицо толстое, всё в оспинах, глаза как угольки… Ну, будет им теперь взбучка! Да и они хороши: явились не званы не прошены…
— О, так это ж мамаша Мирабо! — радостно воскликнула одна из женщин. — А мы как раз по твою душу!
Послышались смешки — оказалось, что на скамьях было полно других господ, которых Жанна не заметила раньше, глазея на потолок.
— Я желал бы знать, почему срывают наши заседания! — рявкнул Мирабо. — Представители народа не могут принимать мудрые решения среди всякого гвалта!
Мужчина в черном заговорил с ним, но Мирабо оттолкнул его и ушел, стуча тростью. "Кто это?" — спросила Жанна у женщин, кивнув на черного. "Станислас Майяр, нотариус", — ответили ей. Нотариус! Тогда понятно, почему он одет, как на похороны. Нотариусов Жанна боялась. С ними связаны такие слова, как "завещание", "выселение", "закладная". Вороньё. Вот и этот Майяр человек молодой, а нос крючком, глаза злые, голос скрипучий…
Ах, какой красавец к нему подошел! Волосы над ушами уложены в букли и напудрены, глаза большие, а рот маленький, щёчки розовые и родинка под левым веком, галстук повязан бантом, сам стройный да высокий. Просто принц! И голос у него журчит, как речка… Жанна не поняла, что именно он сказал, обращаясь к присутствующим в зале, но после его слов Майяр вышел к кафедре, достал из кармана свернутые в трубку листки, развернул и стал читать:
— Мы явились в Версаль, чтобы потребовать хлеба и наказания для лейб-гвардейцев, оскорбивших патриотическую кокарду. Париж голодает по вине стяжателей, коих надлежит покарать; из-за них в город не завозят муку и завышают цены на хлеб, делая сей главнейший вид пропитания не доступным для людей, добывающих его в поте лица своего. Вам, представителям нации и выразителям её воли, долг предписывает принять законы о мерах по бесперебойному снабжению продовольствием, об уважении к нации и трехцветной кокарде!
— Он лжет! — Со скамьи вскочил господин в синем мундире, на лацкане которого болтался орден на красном банте. — Я только что из Парижа. Да, хлеба достать трудно, но он стоит всего двенадцать су! Этот человек вводит вас в заблуждение!
— Двенадцать су? — Майяр хищно сощурил глаза. — Видали вы толпы у дверей хлебных лавок? Ни одна женщина не сможет пробраться туда, её оттеснят в сторону, покалечат, затопчут! За хлебом теперь ходят мужчины, простаивая целые дни в очередях. Двенадцать су! Да, столько мужчина заплатит за хлеб, но при этом потеряет свой дневной заработок, а назавтра всё надо начинать сначала. Так что его семье дурной хлеб из непросеянной муки обойдется в три ливра и двенадцать су!
В зал входили всё новые и новые женщины и мужчины с площади. Застыв в первый момент на пороге, они постепенно смелели, видя, что не одни. Красивый господин стал что-то говорить недовольным вельможам; Жанна разобрала только "голосовать", "продовольствие" и "король". Господа с неохотой, но подняли руки, затем опустили, встали и вышли в боковую дверь. "Принц" подошел к женщинам у стены. От него еще и пахло чем-то цветочным! Жанна глядела на него не дыша.
— Пройдите в буфетную, вам надо подкрепиться с дороги, — сказал он. — Я сейчас улажу все формальности и вернусь за вами.
— Это кто? — громко спросила одна из женщин, обращаясь к Майяру и указывая пальцем на красивого господина.
— Я господин Мунье, председатель Национального учредительного собрания, — мягко ответил он сам. — Пройдите в буфетную, вас проводят.
— Мы пришли за хлебом не для себя! — дерзко сказал ему Майяр.
— Разумеется. — Лицо господина Мунье оставалось приветливым, но взгляд жестким; чувствовалось, что хозяин здесь он. — Я распоряжусь, чтобы всех прибывших накормили.
На длинных столах, покрытых твердыми белыми скатертями, стояли серебряные блюда с разными закусками, хрустальные графины с вином… Вот где, наверное, пирует король со своими придворными!
— Объедки от оргии наемников, топтавших трехцветную кокарду! — презрительно произнёс Майяр.
Но его никто не слушал. Женщины набросились на еду, переговариваясь с набитым ртом; Жанна от них не отставала. Один раз, впрочем, она перехватила брезгливый взгляд лакея, стоявшего в углу, и устыдилась. В самом деле, тут, наверное, никто так не ест — прямо руками, запихивая булочки в рот целиком…
Вернулся господин Мунье. Жанна поскорее вытерла руки о платье. Пачкать передник было жалко, а уж скатерть-то — и подавно, да и заметят сразу. "Принц" велел им следовать за собой, и Жанна даже не спросила, куда они идут: раз он сказал, значит, так надо. Они вышли из дома через другое крыльцо, прошли вдоль решетки к другим воротам, там господин Мунье показал гвардейцу пропуск, "а эти дамы — со мной". Так и сказал — дамы! Гвардеец, однако, всех пускать не захотел, заявив, что их слишком много. Пройти могут только человек пять-шесть.
— Хорошо. — Господин Мунье повернулся к женщинам. — Вот вы, пожалуйста, и вы, вы, пожалуй, вы… сколько вам лет, барышня?
— Семнадцать, сударь, — прошептала Жанна, ошеломленная тем, что он назвал ее барышней.
