— Женщина… любопытно, а почему бы и нет? Философ Джон Локк утверждал, что природа человека двойственна. Человеку даны не только разум, но и чувства. А первичным источником познания мира, как вы понимаете, является чувственный опыт человека. А разве не очевидно, что как раз чувства лучше развиты у прекрасной половины человечества? К примеру, ребенок сначала ощущает себя лежащим на мягком и сухом и уж потом узнает, что мягкое называлось "перина" и сделана она из птичьего пуха и материи. То есть сначала чувства, а только затем разум.
Согласно теории Локка разум человека от рождения — чистый лист. И все знания, которыми человек обладает, есть результат собственного познания мира. Изначально природа закладывает в душу человека три основных чувства: чувство сострадания, чувство стыда и чувство красоты (гармонии). А от педагога требуется обучать своих подопечных так, чтобы эти три изначальные добродетели не пострадали в процессе обучения.
Кстати, автор, кем бы он ни был, явно знаком с работами Локка. Во всяком случае, существо господина Франкенштейна не умеет читать и еще не знает языка, но в нем уже живет сострадание: помните, когда он сначала крал у хозяев фермы, где тайно проживал, их продовольственные запасы, а потом, когда понял, что тем самим не хватает, устыдился и перестал это делать?
— Ну да, он даже приносил им хворост, чтобы хоть как-то помочь, — подхватил Нокс. — А потом, когда он увидел себя в зеркале и в ужасе и стыде отпрянул, и опять же он сравнивал свои черты с чертами обитателей хижины и восторгался их красотой?
— Считаю своим долгом также добавить, что автор, кем бы он ни был, умудрился провести невероятно точную грань между наукой и моралью. Где наука — путь познания мира, а душа — символ непознаваемого в человеке. Мы с вами только что говорили о том, что у голема нет души, но есть ли душа у живодеров? У насильников и мерзавцев, заставляющих других страдать? Не случайно же мы говорим о таких людях и их поступках — "бездушные". Вам не кажется, что это слово подводит нас к следующей аксиоме: говоря об изверге "бездушный", мы как бы отказываемся признавать наличие у подобной твари души? Потому как жестокость в корне своей безнравственна, в то время как душа, полученная от Бога, изначально обладает нравственностью. Помяните мое слово, пройдут века, а люди будут читать "Франкенштейна", считая его современным и созвучным себе явлением. — Он снова засмеялся, но на этот раз смех ученого не показался собеседникам скрипучим, скорее уже он звенел, точно чистый родник.
— Мне нравится, друзья мои, надеюсь, вы не обидитесь, что я так называю вас, потому что уже много лет я не имел такой приятной компании и таких понимающих, вдумчивых слушателей. Честное слово, молодой человек, — ученый-богослов с симпатией посмотрел на Нокса, которого от его похвал бросило в жар, — вы схватываете все налету.
Какое-то время они молчали.
— Не удивлюсь, — первым прервал тишину ученый, — что рано или поздно к вам в участок прибегут святоши, посчитавшие "Франкенштейна" попыткой создать новое евангелие. — Он скорбно вздохнул.
— То есть Бог отец Виктор Франкенштейн создал… да нет, только не это. — Суперинтендант поежился.
— Вот именно, если так произойдет, мой вам совет: орите громче, чем заявители, и решительно обвиняйте их в неприкрытом богохульстве и ереси. Ибо, чтобы придумать такое, нужно иметь извращенную душу. — Он захихикал.
Глава 12
СУД
Суд над поэтом Перси Биши Шелли напоминал спектакль заезжих знаменитостей, поглазеть на который собрался весь Лондон. Шутка ли, не каждый день такого известного человека, как Шелли, лишают родительских прав.
В центре обсуждения — безнравственное поведение Мэри Годвин, нынешней Мэри Шелли — юной дамы и матери семейства, только что подтвердившей перед судом желание своего мужа забрать к ним в семью детей и пообещавшей нежно заботиться о последних. Обвинитель зачитывает фрагмент из письма Перси другу, имя друга не разглашается, так как его личность не имеет отношения к делу: "Никакими словами не передать даже отдаленнейшее представление о том, каким образом она развеяла мои заблуждения, — взволнованно читает прокурор. — Высокий, торжественный миг, когда она…" — Обвинитель опускает на кончик носа очки, обращаясь сначала к судье, потом к уважаемому собранию. — Имеется в виду Мэри Годвин, ваша честь. Так вот: "… когда она призналась в любви к тому, чье сердце давно и тайно принадлежало ей…" — говоря так, обвиняемый не только признается, что и сам, будучи, заметьте, женатым человеком, уже был влюблен в мисс Годвин, но и намекает на "особенные доказательства своей любви", которые она — Мэри Годвин, дала обвиняемому.
— Обвиняемый, можете рассказать суду, каким конкретно образом Мэри Годвин развеяла ваши сомнения?
Перси молчит.
— Уважаемый суд, уважаемые присяжные, сторона обвинения располагает неопровержимыми сведениями относительно данного предмета, мы знаем, чем свидетельница Мэри Годвин завлекала подсудимого. Покойная миссис Херриет Шелли писала своей подруге… — Прокурор извлек из папки следующий документ. — Зачитываю: "Она, — имеется в виду Мэри Годвин, — разжигала его воображение разговорами о своей матери и вместе с ним посещала ежедневно ее могилу, где наконец и призналась ему, что до смерти в него влюбилась".
— Обвиняемый, признаетесь ли вы, что Мэри Годвин действительно водила вас на могилу своей матери и именно там призналась вам в любви.
— Признаю, но что это…
— Если бы этот суд проходил не в наше просвещенное время, а во времена инквизиции, девушку, которая завлекала понравившегося ей юношу, пригласив его для решительного объяснения на кладбище, суд бы приговорил к сожжению.
Кстати, доктор Таллер, постоянно служащий во дворце Филд уважаемой семьи баронетов Шелли, написал мне, к сожалению, сам он прикован к постели подагрой и не может совершать даже самого незначительного выезда, не то что приехать в Лондон для дачи показаний, тем не менее этот самый доктор сообщил мне письмом, что Перси Биши Шелли всегда отличался крайней ранимостью и мечтательностью. С раннего детства он то и дело как бы витал в облаках и был склонен больше дружить с героями романов, нежели с реальными людьми. Исходя из вышеизложенного, доктор Таллер считает, что Мэри Годвин, поняв, какой ранимый и остро восприимчивый человек перед ней, специально призналась ему в любви на кладбище, дабы все происходило, как в одном из дешевых черных романов, которыми зачитывается современная молодежь. Признайся она ему в любви при ярком свете солнца, на скамье у церкви или даже в их доме, это было бы менее эффектно, а так, позволю себе предположить, что в момент рокового признания мистер Шелли находился как бы под гипнозом, что он, точно во сне, оказался словно вовлечен в сюжет увлекательного романа, где ему было предложено стать главным героем.
— Протестую, все это домыслы обвинителя, — наконец вмешался адвокат Шелли, впрочем, было заметно, что он тоже заслушался версией обвинения, отчего и не сразу сообразил высказать свой протест. На своем месте в заднем ряду Нокс кусал ногти. Он видел только полупрофиль сидящей слева от кафедры Мэри, и больше всего на свете ему хотелось броситься на обвинителя, на присяжных, на весь мир и защитить эту нежную и бесстрашную женщину, которая, не побоявшись нападок, пришла в суд поддержать своего мужа.
