Он устраивает так, чтобы письмо ко мне нашли и я приехал со своим рассказом, – с тем рассказом, который услышал из уст самого мистера Фарли, о его необычайном «сне», о том странном желании убить себя, которое он чувствовал. Несколько доверчивых людей будут обсуждать теорию гипноза, но главный результат, несомненно, получит подтверждение, – что рука, державшая револьвер, была рукой самого Бенедикта Фарли.
Глаза Эркюля Пуаро остановились на лице вдовы, и он с удовлетворением разглядел в нем отчаяние, смертельную бледность, дикий страх…
– И в свое время, – мягко закончил он, – наступил бы счастливый конец. Четверть миллиона и два сердца, которые бьются, как одно…
* * *
Доктор Джон Стиллингфлит и Эркюль Пуаро шли вдоль Норуэй-хаус. Справа от них возвышалась стена фабрики. Над ними, с левой стороны, были окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Корнуорти. Эркюль Пуаро остановился и поднял маленький предмет – черную плюшевую кошку.
– Voilà
[18], – произнес он. – Вот что Корнуорти держал щипцами у окна Фарли. Вы помните, что тот ненавидел кошек? Естественно, он бросился к окну.
– Почему же Корнуорти не вышел и не поднял ее, после того как бросил?
– Как он мог? Это было бы определенно подозрительно. Да и, в конце концов, что подумали бы все, если б нашли этот предмет? Что его уронил какой-то ребенок, забредший сюда.
– Да, – со вздохом согласился Стиллингфлит. – Вероятно, так подумал бы обычный человек. Но не старый добрый Эркюль Пуаро! Знаете, старина, до последней минуты я думал, что вы выскажете какую-то хитроумную теорию об изощренном психологически «внушенном» убийстве. Господи, как она раскололась! Корнуорти мог бы выкрутиться, если б она не устроила истерику и не попыталась испортить вашу красоту, вцепившись в вас ногтями. Мне удалось оттащить ее от вас в последний момент.
Помолчав с минуту, он сказал:
– Мне нравится та девушка. Выдержка, знаете ли, и ум… Полагаю, меня примут за охотника за богатством, если я попробую за ней поухаживать?..
– Вы опоздали, друг мой. Это место уже занято. Смерть ее отца открыла дорогу к счастью.
– Если изменить угол зрения, то именно у нее был веский мотив прикончить неприятного родителя.
– Мотива и возможности недостаточно, – возразил маленький бельгиец. – Должен также быть преступный темперамент.
– Интересно, а сами вы когда-нибудь совершите преступление, Пуаро? – спросил Стиллингфлит. – Держу пари, оно могло бы сойти вам с рук. Собственно говоря, это было бы для вас слишком легко. Я хочу сказать, что это исключается – слишком неспортивно…
– Типично английская мысль, – ответил Пуаро.
Лампа
I
Это был, несомненно, старый дом. От всей площади веяло старостью, чувством собственного достоинства и неодобрением, такие часто можно встретить в городах с кафедральным собором. Но дом номер 19 выглядел старейшиной среди других старцев: с поистине патриархальной торжественностью он возвышался над другими домами – самый серый, самый высокомерный, самый равнодушный из них. Он царствовал над другими жилищами, суровый, зловещий, отмеченный особой заброшенностью, свойственной домам, в которых давно никто не жил.
В любом другом городе ему охотно присвоили бы статус «дома с привидениями», но в Уэйминстере питали неприязнь к призракам и считали их недостойными внимания, разве что в качестве атрибута местного дворянского семейства. Поэтому номер 19 никогда не называли домом с привидениями; но тем не менее год за годом на нем висела табличка «Сдается внаем или продается».
II
Миссис Ланкастер с одобрением оглядела дом, подъехав к нему вместе с болтливым агентом по продаже недвижимости, который был просто в восторге при мысли о возможности вычеркнуть дом номер 19 из своего списка. Он вставил ключ в замочную скважину, не прекращая восторженных комментариев.
– Сколько этот дом простоял пустым? – спросила миссис Ланкастер, бесцеремонно прервав поток его красноречия.
Мистер Рэддиш (из фирмы «Рэддиш и Фоплоу») слегка смутился.
– Э-э, некоторое время, – уклончиво ответил он.
– Так я и думала, – сухо заметила миссис Ланкастер.
В тускло освещенном холле царил зловещий холод. Женщина с более живым воображением могла бы содрогнуться, но эта женщина отличалась исключительной практичностью. Она была высокой, с массой темно-каштановых волос, слегка тронутых сединой, и довольно холодными голубыми глазами.
Она обошла дом от чердака до подвала, время от времени задавая вполне уместные вопросы. Закончив осмотр, вернулась в одну из парадных комнат, выходящих окнами на площадь, и, решительно глядя на агента, спросила:
– Что не так с этим домом?
Мистера Рэддиша этот вопрос застал врасплох.
– Конечно, дом без мебели всегда выглядит немного мрачновато, – робко возразил он.
– Чепуха, – отрезала миссис Ланкастер. – Арендная плата за такой дом смехотворно маленькая, чисто номинальная. Для этого должна быть какая-то причина. Полагаю, в доме водятся привидения?
Мистер Рэддиш нервно вздрогнул, но ничего не сказал.
Миссис Ланкастер проницательным взглядом смотрела на него. Через несколько мгновений она снова заговорила:
– Разумеется, все это ерунда, я не верю ни в привидения, ни во что-то другое в том же духе, и лично для меня это не является препятствием; но слуги, к сожалению, очень легковерны и легко пугаются. Будьте любезны, скажите мне, что именно появляется в этом доме.
– Я… э… и вправду не знаю, – заикаясь, ответил агент.
– Уверена, вы должны это знать, – спокойно возразила леди. – Я не могу снять дом, не зная этого. Что это было? Убийство?
– О! Нет! – воскликнул мистер Рэддиш, шокированный мыслью о чем-то столь чуждом респектабельности этой площади. – Это… это всего лишь ребенок.
– Ребенок?
– Да. Я не знаю точно, что здесь произошло, – неохотно продолжал он. – Конечно, есть различные версии, но мне известно, что около тридцати лет назад один человек по имени Уильямс купил дом номер 19. О нем ничего не известно; он не нанимал слуг; у него не было друзей; он редко выходил из дома в дневное время. У него был один ребенок, маленький мальчик. Он прожил здесь около двух месяцев, потом поехал в Лондон и не успел ступить ногой на мостовую столицы, как его опознали – как человека, которого разыскивает полиция по какому-то обвинению… по какому именно, я не знаю. Но, должно быть, это было нечто серьезное, потому что, вместо того чтобы сдаться, он застрелился. А ребенок продолжал жить в доме, совсем один. Некоторое время у него была еда, и он день за днем ждал возвращения своего отца. К несчастью, ему внушили, что он ни при каких обстоятельствах не должен выходить из дома или говорить с людьми. Это было слабое, болезненное маленькое создание, ему и в голову не пришло ослушаться приказа. По ночам соседи, не знающие, что его отец ушел, часто слышали, как он рыдал от ужасного одиночества и отчаяния в пустом доме.
