Миссис Ланкастер встала.
– Джейн права. Не было никакого мальчика.
– Но я его видел. Ох, мамочка, позволь мне поиграть с ним, он выглядел таким ужасно одиноким и несчастным. И мне очень хочется что-нибудь сделать, чтобы ему стало лучше.
Миссис Ланкастер собиралась сказать еще что-то, но ее отец покачал головой.
– Джефф, – очень мягко сказал он, – этот бедный мальчик действительно одинок, и, возможно, ты можешь как-нибудь его утешить; но ты должен сам придумать, как это сделать, – как в головоломке, понимаешь?
– Потому что я уже большой и должен сделать все это сам?
– Да, потому что ты становишься большим.
Когда сын вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо повернулась к отцу.
– Папа, это абсурд. Поощрять мальчика, чтобы он верил в досужие выдумки слуг!..
– Никто из слуг ничего не рассказывал мальчику, – мягко возразил старик. – Он видел то, что я слышу и что я мог бы увидеть, наверное, если бы был в его возрасте.
– Но это такая чепуха! Почему я ничего не вижу и не слышу?
Мистер Уинберн улыбнулся странной, усталой улыбкой, но ничего не ответил.
– Почему? – повторила его дочь. – И почему ты ему сказал, что он может помочь этому… этому… Все это невероятно!
Старик задумчиво посмотрел на нее.
– Почему бы и нет? – ответил он. – Ты помнишь эти слова:
О, какая же лампа Судьбой управляет
И в потемках земных людям путь освещает?
Небеса отвечали: «Слепым Пониманьем…»
[19]У Джеффри это есть – слепое понимание. Все дети обладают им. Только повзрослев, мы его теряем, отбрасываем от себя. Иногда, уже в старости, слабый отсвет возвращается к нам, но Лампа ярче всего горит в детстве. Вот почему я думаю, Джеффри может помочь.
– Я не понимаю, – слабо прошептала миссис Ланкастер.
– И я понимаю не больше. Этот… этот ребенок в беде и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но об этом ужасно думать – ребенок, плачущий навзрыд…
V
Через месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел. Дул сильный восточный ветер, а он был слабым ребенком. Доктор покачал головой и сказал, что случай серьезный. Мистеру Уинборну он сказал больше и признался, что случай совершенно безнадежный.
– Этому ребенку не суждено было стать взрослым при любых обстоятельствах, – прибавил он. – У него уже давно легкие в плохом состоянии.
Именно тогда, когда миссис Ланкастер ухаживала за Джеффом, она осознала присутствие того… другого ребенка. Сначала его плач был неотличим от воя ветра, но постепенно он стал более явственным, ошибиться было невозможно. Наконец, она услышала его в момент полного затишья: рыдания ребенка, глухие, безнадежные, отчаянные.
Джеффу становилось все хуже, и в бреду он снова и снова говорил о «маленьком мальчике».
– Я очень хочу помочь ему выбраться, очень хочу! – кричал он.
После крайнего возбуждения наступило состояние летаргии. Джеффри лежал неподвижно, едва дыша, погруженный в забытье. Ничего нельзя было сделать, только ждать и наблюдать. Затем наступила тихая ночь, ясная и спокойная, ни дуновения ветра.
Внезапно мальчик шевельнулся. Его глаза открылись. Он смотрел мимо матери, в сторону открытой двери. Он пытался что-то сказать, и она наклонилась, чтобы услышать выдохнутые им слова.
– Хорошо, я иду, – шепнул он, потом снова отключился.
Мать внезапно охватил ужас, она отошла в другой конец комнаты, к отцу. Где-то рядом с ними смеялся другой ребенок. Полный радости, торжествующий, серебристый смех эхом разнесся по комнате.
– Мне страшно, мне страшно, – простонала она.
Отец обнял ее за плечи, словно защищая. Внезапный порыв ветра заставил их обоих вздрогнуть, но он пронесся быстро, и воздух стал спокойным, как прежде. Смех прекратился, и до них донесся слабый звук, сначала еле слышный, но он становился все громче, пока они не смогли его распознать. Звук шагов – легких шагов, быстро удаляющихся.
Тип-топ, шлеп-шлеп, бежали шаги, хорошо знакомые, неуверенные шаги маленьких ножек. Но теперь – и в этом не было сомнения – к ним присоединились другие шаги, более быстрые и легкие.
Они дружно спешили к двери.
Все дальше и дальше, к двери, совсем близко от них, тип-топ, шлеп-шлеп, быстро шагали невидимые ножки детей, шагали вместе.
Миссис Ланкастер безумным взглядом посмотрела на отца.
– Их двое – двое!
Бледная от внезапно охватившего ее ужаса, она повернулась к кровати в углу, но отец мягко остановил ее и показал рукой.
– Там, – просто сказал он.
Тип-топ, шлеп-шлеп – все слабее и слабее.
А потом – тишина.
Радио
– Прежде всего, избегайте волнений и тревог, – сказал доктор Мейнелл свойственным всем докторам ободряющим тоном.
У миссис Хартер, как то часто бывает, эти утешительные, но бессмысленные слова вызвали скорее сомнение, чем облегчение.
– У вас немного не в порядке сердце, – непринужденно продолжал доктор, – но беспокоиться незачем, смею вас заверить. Но все равно, – прибавил он, – хорошо бы установить лифт. А? Как насчет лифта?
Миссис Хартер выглядела встревоженной.
Доктор Мейнелл, напротив, казался довольным собой. Ему нравилось лечить богатых пациентов больше, чем бедных, потому что он мог дать волю своему деятельному воображению, назначая им курс ле-чения.
– Да, лифт, – повторил доктор Мейнелл, безуспешно пытаясь придумать что-нибудь еще более эффектное. – Тогда мы избежим всяких ненужных усилий. Ежедневный моцион по погожим дням, но избегайте подниматься на склоны холмов. Но главное, – весело прибавил он, – много развлечений, отвлекающих от дурных мыслей. Не надо много думать о своем здоровье.
В беседе с племянником старой дамы, Чарльзом Риджуэем, доктор высказался более ясно.
– Поймите меня правильно, – сказал он. – Ваша тетя может прожить еще много лет, и, возможно, проживет. В то же время потрясение или чрезмерное напряжение сил может вызвать смерть, вот так просто! – Он щелкнул пальцами. – Она должны вести очень спокойную жизнь. Не переутомляться. Не волноваться. Ей надо создавать хорошее настроение и отвлекать от дурных мыслей.
– Отвлекать, – задумчиво повторил Чарльз Риджуэй.
Чарльз был заботливым молодым человеком. Он также считал необходимым способствовать своим собственным увлечениям, если подвернулся случай.
В тот вечер он предложил установить радиоприемник.
