Ломбардская девушка становилась невестой после старомодного обряда помолвки, но ее главный интерес находился в документе, в котором муж закреплял за ней четвертую часть своего состояния. Результат закреплялся с помощью временного компромисса, как и в тех случаях, когда сделки, связанные с вещами, предполагали обязательство продавца защищать право покупателя перед лицом своих собственных родственников, а также других возможных противников. Таким образом, продавец не только гарантировал раз и навсегда законную передачу права на владение, но и объявлял о своем желании принимать ответственность за них столько раз, сколько в этом возникнет нужда.
Но то там, то здесь половина или более половины подавлялось этим процветающим законодательством, и мы находим отдельные примеры возрождения доисторических представлений о торговле. В «Грагасе» имеется такая статья: «Даритель не может вернуть себе то, что он подарил, но если он сделал подарок в надежде вернуть его или если получатель пообещал оплатить его стоимость, то даритель может требовать, чтобы ему выдали то, что было обещано»; а в «Эстгёталаге», законе восточных гётов, говорилось, что собственность можно отстоять таким образом: он дал, и я вознаградил. В этих сводах приведены на самом деле торговые законы германцев. Они возвращают нас к идее обмена подарками, как к реальной процедуре, когда вещи переходят из рук в руки; предмет, который находится в руке человека, предлагает «обменять себя» на часть собственности, которая принадлежит соседу. Подарок, который шведский жених несет в руке в знак того, что он желает жениться на девушке из того или иного дома, не случайно назывался тильгьёф (tilgaef) – то есть подарок (гьёф), сделанный для того, чтобы получить желаемое (тиль). Человек, искавший дружбы, приносил свой подарок, чтобы получить в ответ определенную вещь, и даритель, который предсказывал ему, что эта вещь принесет ему удачу, могли бы рассказать нам очень много о германской продаже и покупке, и о том, что Гьяфа-Рева (Лиса-Подарка) можно считать самым талантливым образцом германского торговца.
Таким образом, все различия между стремлением отдавать и эгоистичным желанием владеть, между предложением дружбы и спорами по поводу сделки, между благородным стремлением уступать и неблагородными требованиями заплатить стираются. Германская культура не знала ничего лучше приобретения собственности в качестве предложения дружбы, и ни благодарность, ни алчность от этого не уменьшались. Для тевтона любовь и прибыль были столь же неразлучны, как душа и тело. Поэтому, когда Гуннар в «Эдде» говорит: «Брюнхильд мне всего дороже, и славнейшая она среди женщин, и лучше мне жизни лишиться, чем потерять ее любовь (в первоисточнике «богатства»)», то в его словах слышатся и истинный пафос, и глубина, и лучше выразить свою страсть он не мог.
В этом вопросе идеи варвара и образованного человека расходятся сильнее всего. Тацит наблюдал, как гость уходил из дома с руками полными дорогих подарков, а хозяин довольствовался лишь кучкой безделиц, которые выпросил у тех, кто порадовал его, приняв приглашение на обед. «Если кто, уходя, попросит приглянувшуюся ему вещь, ее, по обычаю, тотчас же вручают ему. Впрочем, с такою же легкостью дозволяется попросить что-нибудь взамен отданного», – пишет Тацит, но при этом добавляет: «Они радуются подаркам; не считая своим должником того, кого одарили, они и себя не считают обязанными за то, что ими получено». Если бы Тацит мог увидеть то, что происходило за дверями, он был бы сильно удивлен; радостные дарители прилагали все усилия, чтобы не осталось ничего, что могло бы их чем-то обязать.
Древние вкладывали в свою алчность всю душу, превращая ее в страсть, но, по крайней мере, должны были сохранить свое право на желания в этом мире. Они обходили объект своей алчности, разглядывая его со всех сторон, не в состоянии отвести от него глаз. Они не могли сопротивляться искушению, они должны были завоевать дружбу хозяина этой вещи или взять силой то, что не могли получить добром. И пусть жестокий человек смотрит на него потом, если он сможет заставить приобретенное подчиниться своей воле. А поскольку желание возникает из глубины души, то и отказ воспринимается как оскорбление. Спокойный и уравновешенный вождь Ватнсдаля, Ингимунд Старый, в последние годы жизни очень хотел заполучить понравившееся ему оружие. Как-то летом у него гостил Хравн Норвежец, который владел великолепным мечом. Ингимунд бросал на него завистливые взгляды; он попросил Хравна дать ему на время это оружие, чтобы хорошенько рассмотреть, но, когда он предложил гостю продать ему этот меч, Хравн ответил категорическим отказом. Услышав это, Ингимунд затаил обиду. Проходили дни; Ингимунд с большим интересом выслушивал рассказы норвежца о его путешествиях и участии в набегах викингов – в своей молодости он тоже мечтал о приключениях. Хравн говорил, Ингимунд слушал; как-то за разговором Ингимунд, забывшись, вошел в капище, и Хравн последовал за ним. Ингимунд возмущенно обернулся – в святилище запрещено было входить с оружием, поскольку это считалось вызовом богам; если человек забывал об этом, то должен был в качестве наказания отдать самое ценное, что у него было, и просить того, кто знал богов, заступиться за него. Так Ингимунд завладел мечом Эттартанги («Книга о занятии земли. Часть третья»).
Желание не только возбуждало страсти, но и порождало настоящие трагедии в жизни наших предков. Когда старый одноглазый бог вошел в зал Вёльсунга и глубоко всадил свой меч в ствол дерева в качестве подарка самому сильному, никто, кроме Сигмунда, не смог его вытащить, но среди воинов был один, шурин Сигмунда по имени Сиггейр, который с завистью смотрел на меч. Он предложил за него Сигмунду в три раза больше золота, чем весит этот меч, но золото не прельстило витязя. Сиггейр в ярости покинул дом Вёльсунга, не дождавшись окончания праздника. Однако вскоре он вернулся, взяв с собой родственников жены, и, убив своего тестя и связав его сыновей, он бросил их в лесу волкам на съедение, а меч забрал себе. Одного за другим волки убивали молодых Вёльсунгов, пока наконец в живых не остался лишь Сигмунд, хозяин меча. С помощью своей сестры Сигню он вернул себе меч, спасся сам и отомстил за отца. Это был тот самый меч, который выбил у него из рук в бою Один, который Регин заново выковал для своего названого сына и которым был убит Фафнир; это было оружие Сигурда Фафниробойцы. Так появлялось одно сокровище за другим, вместе со своей трагедией. Золотая гривна Инглингов, драгоценное запястье Скильдингов, сокровище Андвари – эти ценности не только олицетворяют дух германского народа, но и трагический элемент в их жизни.
Глава 6
Общая трапеза
Конунг Магнус Добрый объявил Свейна Эстридсена своим вассалом и в подтверждение своих слов даровал ему плащ и предложил испить чашу с хмельным медом. Свейн не принял плащ, да и меда, вероятно, не отведал – он опасался конунга Магнуса не меньше, чем тот его.
Так же как и подарок, еда и питье могли даровать честь или бесчестье, связать и развязать, наградить удачей или, наоборот, лишить ее.
«Люди пьют за здоровье друг друга», – говорится в старой поговорке; подобно тому как человек, выпивший за женщину на свадьбе, вводит ее в круг семьи, так и тост за соседа, произнесенный, чтобы приблизить его к себе, вводит его во фрит поднявшего кубок. Поэтому слов «Я воспользовался его гостеприимством» достаточно для того, чтобы оправдать категорический отказ этого человека присоединиться к действию против того, кто ему это гостеприимство оказал. Этот аргумент, вероятно, заставлял человека примкнуть к противоположной стороне, а не к той, к которой он естественным образом принадлежал. И хотя помощь от него была невелика, она могла в решающий момент определить исход битвы.
