Так описывал этот эпизод Павел Диакон. И мы будем плохими читателями, если не сможем понять, какое напряжение заключено в этом маленьком эпизоде. Оно было столь велико, что могло породить трагедию. Теоделинда, протянув Агилульфу чашу, предложила ему свою честь и отдала ее в его руки, чтобы он делал с ней все, что захочет. Она привязала себя к нему, совсем как Брюнхильд к Сигурду, пообещавшая взять в мужья того, кто сумеет преодолеть пламя. Однако Агилульф сомневался, стоит ли ему принять клятву Теоделинды и превратить ее в реальность, и это принесло ей несчастье и заставило отомстить ему.
Поднимается ли кубок в честь свадьбы или приобретения собственности, совместное распитие вина или пива представляет собой передачу и принятие радости от перехода в новое состояние и силы наслаждаться им. Обе стороны выпивали ньётсминни (njotsminni), то есть чашу, которая могла подарить покупателю ньёт, то есть безраздельное владение вещью, приносящее радость и удовольствие, лидкёб (lidkob) – так эту чашу называют в Дании. Впрочем, не стану утверждать, что этот ритуал родился еще в глубокой древности. Продавец демонстрирует свое удовлетворение полученной суммой, гарантирует, что вещь целая и исправная и будет передана покупателю полностью и навсегда без условий, без обмана, со всей удачей, которая в ней заключена. Другая сторона убеждается, что сделка наконец заключена, получатель доволен и его затраты полностью оправданы. Вот что говорилось, когда датчане обмывали покупку: «Я пью за черномордую корову, проданную тебе здоровой и благополучной, свободной от тайных изъянов; за нее я получу 100 талеров; теленок от нее родится в то время, которое я тебе сказал, и ты его получишь». – «Тогда я пью за те 30 талеров, которые уже уплачены, и желаю тебе удачно потратить эти деньги, и ты будешь иметь столько же, сколько имел». – «Мы желаем удачи обоим участникам этой сделки», – говорили свидетели.
Мы сможем понять, что представляла собой сделка, на примере того, как норвежцы освобождали раба. Невольник получал свободу, заплатив за этот подарок, но до тех пор, пока он не выпивал «пиво освобождения», то есть не угощал человека, который даровал ему свободу, в обществе не считали, что он избавился от несвободы.
Два врага, выпив вместе, забывали о своей вражде, поскольку в роге с хмельным медом заключалось нечто такое, что способно было решить все проблемы и утолить жажду мести; более того – нечто, порождавшее новое чувство. Из этих рогов в людей непосредственным образом вливалась добрая воля. Поэтому закон отвергал право человека требовать в суде реституции, если он по своей воле делил с подсудимым жилище и еду. Как и все вещи в мире, хмельное питье имело свою особую удачу, сконцентрированную суть хамингьи, которая принадлежала дому и жившей в ней семье. Если невесте, которая впервые подходила к двери ее нового дома и пересекала его порог, предлагали отведать еды и питья – как было в обычае в более поздние времена, – то это делалось для того, чтобы ее принял дух, правивший этим домом, и она стала в нем своей. В Швеции и, вероятно, в других местах невесте и жениху было недостаточно просто осушить венчальную чашу вместе со всеми родственниками, собравшимися в доме невесты. После того как невесту отдавали ее мужу, вся компания отправлялась к нему домой и здесь праздновала свадьбу. Первый тост пили за всех собравшихся, а с помощью второго молодоженов сопровождали в новую жизнь.
В самой природе хмельного напитка – пива или меда – заключалось нечто, помогавшее забыть одно и лучше запомнить другое; самые сильные напитки ассимилировали в себе того, кто их пил, и, помогая ему избавиться от прошлого, превращали в нового человека, но забвение не касалось фактов, а уносило с собой их свет и тени, а также реальность. Так случилось с Сигурдом в доме Гьюкунгов, когда королева Гримхильд сварила с чарами мед, а ее дочь Гудрун поднесла кубок; отведав мед, Сигурд позабыл о Брюнхильд и обо всех своих обещаниях, данных ей, думая лишь о том, как прекрасна Гудрун и как хороши ее братья. Кубок с медом превращался в чашу памяти, когда нужно было пробудить душу, и в чашу забвения, когда надо было избавиться от прошлого. Мед в обоих случаях был одним и тем же, и главным его ингредиентом было очень крепкое, неразбавленное пиво домашнего изготовления.
История о том, как Хедин под действием чар убил королеву, жену своего названого брата Хёгни, и увел с собой его дочь, имеет очень простое объяснение – однажды в лесу он встретил женщину, которая напоила его пивом из рога. Опьянев, он забыл обо всем, что было в прошлом: о том, как его приютил Хёгни, который потом стал его названым братом. В голове у Хедина засела одна мысль – надо непременно последовать совету женщины, угостившей его пивом («Прядь о Сёрли, или Сага о Хедине и Хёгни»).
В датской балладе о том, как Босмер ездил в Эльфланд, говорится, что эль, благодаря своему происхождению, содержит определенную долю чести и судьбы, а также воспоминания и жизненные цели, которые сами по себе вытесняют все остальное. Стиль симметричной баллады словно был создан для описания этого состояния; перед тем как попробовать еды эльфов, Босмер знал, что:
В Дании я родился и вырос;
Здесь была сшита моя одежда;
Здесь живет девушка, которую я взял себе в жены;
И здесь я буду жить до конца своих дней.
Но, напившись вина, он запел совсем по-другому:
В Эльфланде я родился и вырос,
И здесь была сшита моя одежда;
Здесь я нашел себе девушку в жены;
И здесь я буду жить до конца своих дней.
С ним произошло то же самое, что и с Сигурд ом. В вино было брошено два зернышка эльфландской пшеницы, чтобы усилить эффект, – в этом не было ничего необычного, и сами зернышки, когда все уже было сказано и сделано, лишь только подчеркнули тот факт, что питье содержало природный продукт Эльфланда.
Пиво, которым напоили Сигурда и Хедина, был поистине колдовским напитком, ибо он был порождением зла и нес в себе зло. Оба в конце концов очнулись от забвения, и к ним вернулась память, но они уже никогда не стали прежними. Они лишились силы воли и пошли безо всяких сомнений по дороге, указанной им вином, которое стало основой всей их жизни. Верность Сигурда своим шуринам не ослабла после его пробуждения, а раскаяние Хедина в том, что он предал своего названого брата, вовсе не было раскаянием в современном смысле этого слова. Оно заставило его предложить восстановить права брата, но, когда это предложение было отвергнуто, у него не оставалось ничего иного, как только защитить свои права. Он решил, что единственный способ для него избавиться от звания обесчещенного – это сохранить свой нынешний характер и превратить его в свою честь, так же как и владельцы Тюрфинга должны были смириться с темной судьбой меча.
Сила и трагическое величие этих древних героев лежит в их простодушии; они никогда не пытались раздвоиться, и поэтому им был неизвестен трагический излом души, присутствующий у современных людей, которые презирают себя и мечтают стать такими, какими они никогда не смогут стать, – и никогда не будут достойны великой славы.
