Даже в христианской форме некоторые германские законы признают клятву, данную «с оружием в правой руке». Этот жест привлек внимание людей, живших в других странах. Римские историки сообщают, что квады – одно из племен свевов, клянутся на мечах, которых считают богами. Чужеземцы едва ли могли понять, что клятва у варваров не была единственным способом выражения своего сознания. Клятва каким-то непостижимым способом проникала в повседневную жизнь и являлась ее нематериальной составляющей. С точки зрения чужеземцев, германская клятва была просто эмпатическим высказыванием или, если выразить эту мысль иначе, они прокладывали себе путь по жизни с помощью клятв. Каждое высказывание должно было иметь некоторое материальное подтверждение. Франк, у которого были какие-то претензии к своему соседу, чувствуя, что ему нужен человек более высокого статуса для защиты его прав, обращался к своему графу или королевскому чиновнику своей местности и просил его выполнить свой долг, защитить закон и наказать нарушителя: «Я ставлю самого себя и все, что имею, в защиту своего слова, и ты можешь на него положиться». Вся эта церемония была лишь адаптацией старой власти слов к новым условиям. Франки верили, что слова способны перевернуть мир. Отправляясь на суд, франк брал в руку посох или копье – чтобы его слова приобрели больший вес и силу убеждения, способную привести в действие необходимые рычаги, защитить или оправдать себя и наказать обидчика.
Шведы скрепляли свои соглашения «древком»: участники сделки и свидетели брались за древко копья и произносили слова клятвы. Скрепленный на древке уговор считался нерушимым.
Человек, отложивший меч в сторону, отличался от того, кто секунду назад стоял, держа его в руках; он превращался в лук с ослабленной стрелой. Аналогичным образом человек, поставивший ногу на святое место, отличался от того, который стоял там на двух ногах; но в тот самый момент, когда он убирал ногу с этого места или сходил со своего высокого сиденья, он уже не был таким, как раньше; вероятно, проходило какое-то время, прежде чем он становился похожим на своих товарищей. Человек не всегда был готов так быстро избавиться от своей человеческой святости; наоборот, он мог целенаправленно укреплять ее в себе. В тяжелые времена, когда необходимо было напрягать свою удачу изо всех сил, человек откладывал в сторону повседневные дела и жил исключительно тем, что она ему давала. Перед тем как войско выходило в поход, проводились определенные церемонии, о которых нам ничего не известно; они превращали воинов в священных борцов, и влияние этого посвящения проявлялось во фрите, который объединял их в единое целое, обладавшее той же прочностью, что и сообщество родственников. Нарушение солидарности в этом случае считалось страшным преступлением, и всю землю окутывала священная тишина; закон требовал, чтобы вся деловая активность прекращалась, пока армия воевала. Тацит писал, что, когда в лагере поселялись боги, сила суждения выпадала из рук главнокомандующего и переходила в руки жрецов, священных вождей храма. О святости свидетельствовали и волосы, не знавшие стрижки. После крупных поражений вроде того, которое саксы потерпели от свевов, они торжественно клялись не стричь волос и не брить бород, пока не отомстят за свой позор; они посвятили себя этому великому делу, подобно вождю германского племени батавов Цивилису, который поклялся уничтожить римские легионы, и Харальду Прекрасноволосому, когда он задумал свои завоевательные походы.
Молодые воины из племени хаттов проводили священное время юности в военных лагерях, и все это время их голов не касалась бритва, о чем находим свидетельство в сочинении Тацита: «Едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за свое рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и невоинственные так до конца дней и остаются при своем безобразии». Хатты, утверждает историк, не имели склонности к мирному труду: «У них нет ни поля, ни дома, и ни о чем они не несут забот. К кому бы они ни пришли, у того и кормятся, расточая чужое, не жалея своего, пока из-за немощной старости столь непреклонная доблесть не станет для них непосильной».
Воинское братство считалось нерушимым во всех германских землях, и в традиционных законах викингов Йомсборга сохранилось эхо суровой этики тех, кто посвятил себя войне. Ядром этого закона был «фрит воинов» или нерушимый мир среди бойцов; личные связи и личные предпочтения ничего не стоили по сравнению с верностью своему отряду; бойцы освобождались даже от родственных уз и обязательств, которые они накладывали; все вопросы решались вождем, а добычу делили поровну. Это священное единство отделяло людей от всего остального мира, и в особенности от повседневной жизни, где люди занимались мирным трудом и растили детей. Воинам запрещалось проводить ночь за пределами лагеря и иметь какие-либо отношения с женщинами.
Среди песен Старшей Эдды сохранилась поэма, которую можно назвать эпосом святости воина, – «Речи Хамдира» (Hamdismal). Прозаическое изложение содержания этой поэмы мало чем может нам помочь, поскольку более поздние авторы саг, очевидно, плохо знали уже устаревшую в их годы технику войны. Мы знаем лишь то, что Гудрун, отправляя своих сыновей отомстить за сестру, благословляет их в непробиваемых кольчугах и сообщает им правила, которые они не осмеливались нарушать. С неукротимой силой «святые бойцы» проложили себе путь в зал Ёрмунрекка-конунга и, не обращая никакого внимания на попытки его свиты отбить хозяина, превратили его в бесформенную груду костей и мяса, без рук и без ног. Но они нарушили данные им приказы и поэтому лишились плодов своей победы; Сёрли пал неподалеку от входа в зал, а Хамдир – у задней стены дома. Гибель подстерегла их в тот самый момент, когда Хамдир, желая похвастаться, забыл о приказе матери хранить молчание во время битвы; тогда Ёрмунрекк вернул себе разум и речь и сумел заставить своих людей увидеть, что могут сделать камни там, где оказалось бессильным железо. Но несчастья братьев начались еще раньше, вероятно, уже по пути, когда они встретили своего брата Эрпа и убили его во время спора; но само убийство, вероятно, не стало их единственным преступлением. Что подало Ёрмунрекку счастливую идею поискать помощи у камней? Один, как говорили герои саг, признал раз и навсегда, что бог должен прийти и быть там, где сражаются люди; в первом варианте этой истории, вероятно, приводилось объяснение, например гласившее, что братья сами превратили камни в своих врагов; перед тем как войти в зал короля, они, должно быть, каким-то образом оскорбили хамингью камня, которую их мать, вероятно, привлекла на их сторону в тот момент, когда превратила их кольчуги в непробиваемые. Но в чем была причина их поражения – в том ли, что на камень пролилась кровь Эрпа, или в каком-то другом действии, мы уже никогда не узнаем.
Там, где мужчины собирались, чтобы устроить дружеское состязание во время охоты или рыбалки, они тоже полагались на свою удачу и помещали себя под ее защиту. Нам сообщают, что ссоры по поводу богатых рыбой мест сводили на нет все их усилия, и мы знаем, что желание избежать поражения находило и другие способы выражения. Поэтому команда корабля считалась святой, а само судно было духовным аналогом дома – мы находим здесь ту же самую глубокую связь в размышлениях поэта, когда он называет дом кораблем очага. Украшения на его корме обладали той же силой, что и почетное сиденье хозяина; борт превращал слова клятвы в целое и полное, подобно тому как это делали копье и щит; проживание на корабле или около него давало человеку ценность домашнего мира.
