Подобно тому как присвоение имени помогало душе вселиться в новорожденного, так и следование церемониалу придавало пиру нужное направление, а также устанавливало его пределы и цели, которых он должен был достичь. Поэтому формальности должны были соответствовать тому случаю, в честь которого устраивался пир. Они закрепляли воздействие пива, в задачу которой входило объединение людей в единое целое, превращение чужого человека в родственника в результате усыновления и подтверждение обещания о свадебном подарке невесте. «Отцом твоим станет Гьюки-конунг, а я – матерью, а братьями – Гуннар и Хёгни, и все вы побратаетесь, и не найдется никого вам равного», – говорит Гримхильд, когда Сигурд берет рог, который заставил его взглянуть на членов семьи Гьюки по-новому.
Когда пиво пьют на свадьбе, то обещание должно включать в себя, помимо всего прочего, заявление об условиях союза двух кланов. В Норвегии в дни не столь отдаленные отец девушки на выданье, прежде чем дать согласие на брак, подсчитывал количество коней и скота у жениха и только потом решал, будет ли сделка взаимовыгодной, ибо, не желая отдавать дочь замуж, словно нищенку, сам он давал за нее «тысячу норвежских талеров, кровать с постельным убранством, коня в полной сбруе и пять коров». Как видим, обычай брачной сделки за сотни лет изменился не слишком сильно. В шведском брачном договоре читаем, что невестино пиво должно было быть выпито «за честь дома, за хозяйку, за половину кровати, за замки и ключи… за домочадцев и всех добрых христиан». Чаша, подтверждавшая брачную сделку, называлась ньётсминни (njotsminni), и в этом слове отображалась суть договора, о чем говорит корень «ньёт», обозначавший того, кто радуется, а также душу и способ использования вещи.
Словесная формула, используемая при заключении мира между двумя кланами, не сильно отличалась от знаменитой клятвы: «Теперь все вопросы разрешены, и над кубком и добрым жарким [обещаем, что] и в суде и на пиру все мы, как родичи, будем делить нож, мясо и все остальное друг с другом, а не с врагами… Ради нас и наследников наших, рожденных и еще нерожденных, зачатых и еще незачатых, поименованных и нет, [клянемся, что] каждый из нас принимает обещание и дает истинное обещание не преступать уговор отныне и во веки веков, пока стоит земля и живут люди… как сын отцу и отец сыну во всех делах, где они будут действовать сообща, на земле и на воде, на корабле и на лыжах, в море и верхом на коне, делить весла и ковши, рабов и палубу… как друг встречает друга в море, как брат встречает брата на дороге».
На большом празднике, целью которого было обеспечить, с помощью жертвоприношения, благополучие собравшихся, формали главных минни носило общий характер, о чем известно из саг языческих времен и их более поздних христианских адаптаций. Так, языческая формула «во имя урожая и мира», произносимая на пиру по случаю первого снопа, с принятием христианства преобразовалась в прославление Христа и Девы Марии за то, что они даровали людям мир и урожай. В несколько измененном виде эта формула присутствует и в Норвежском гильдейском уложении. Статут гильдии Святого Олава начинается такими словами: «Праздник нашей гильдии будет проходить каждое лето во славу Господа нашего Иисуса Христа, Пречистой Девы Марии и святого короля Олава во имя мира и урожая, телесного здравия и процветания добрых христиан, да не оскудеет милость Божья отныне и во веки веков…», а в конце его читаем такие слова: «Пусть же Господь Бог и святой Олав укрепят всех добрых христиан, чтящих заповеди Божьи и мирской закон, и благословят их труды добрым урожаем, ниспошлют мир и процветание и не лишат нас Царствия Небесного». Праздник проводился в честь будущего урожая ради преумножения стад и всеобщего процветания. С особым усердием кубки во славу небесных покровителей поднимались в год, следовавший за голодным годом, в надежде, что новый урожай будет лучше.
Тот, кто начинал пир, выпив первый рог, произносил и формали; поэтому о нем и говорили, что он «выступал». После него все присутствующие, прежде чем выпить свой рог, повторяли священные слова, вероятно ничего в них не меняя. То, что нам неизвестно касательно культовых формул, мы можем дополнить с помощью юридических формул, так как они имели общий дух. Поскольку юридические формулы были четкими и неизменными, то и в культовых из года в год повторялся один и тот же текст, так что вдохновение не выходило за рамки актуальности. А неизменную форму сопровождала особая манера произносить тост, которая была присуща торжественной ритмической речи, не важно, были ли это юридические формулировки, читаемые вслух поэмы или сильные заклинания. Невозможно воспроизвести интонацию, с которой говорил человек, стоявший с рогом или кубком в руке, однако о воздействии, которое оказывала эта речь на собравшихся, нередко говорится в средневековых текстах.
Минни, встречающиеся в литературных памятниках, выглядят как короткие стихи с четким ритмом и сильно выраженной аллитерацией. В средневековых гильдиях и при норвежском дворе минни скандировали. Все братья вставали и после того, как разливалось пиво для самой главной мини, начинали скандировать тост или, как выражались датчане, братья принимали кубки сидя, а потом вставали, как один человек, и хором произносили тост. Вероятно, это было связано с желанием превратить этот древний обычай в нечто похожее на церковный молебен. В некоторых районах «подписание» минни превратилось в праздничную форму всеобщего веселья, которая сохранялась до тех пор, пока соблюдался сам этот обычай; люди пили за здоровье друг друга, сопровождая тост «стихом из песни», а у крестьян минни заканчивались народными песнями или стихами из Писания.
В своде законов «Эстгёталаг» подчеркивается не столько религиозная, сколько социальная значимость пива. «Что надо сделать, чтобы жениться?» – спрашивает один человек, другой отвечает: «Нужно устроить два пира – на одном попросить родителей отдать ему дочь в жены и пообещать ей утренний дар; после этого нужно устроить второй, во время которого опекун отдаст ему свою родственницу в жены. Вслед за этим приходит время для оружейной чаши; ее нужно распить из того же кубка, из которого пили до этого». Обеты, данные женихом в ходе брачного обряда, считались священными, а потому обязательными для выполнения, что гарантировало законность и незыблемость брака.
Естественно, нам хочется назвать формали и молитвы, произносимые во время праздника, и это желание освящено самой историей, ибо христиане использовали для молитвы во время жертвоприношения те же слова. Но старая формула так же далека от христианской молитвы, в которой человек просит у Бога благословения или милосердия, как и от торга с незримым обитателем Асгарда, когда человек умоляет его принять жертву, а взамен даровать свою мил ость. Когда стало ясно, что формали должны служить новому Богу, необходимо было в первую очередь избавить их от всего личного. Мольбы остались, но от древней напористости и уверенности, которые яростно вторгались в молитвы и требовали исполнения просимого, пришлось отказаться. Торжественные слова mael heill, что в переводе означает «да будет это сказано в силе удачи»; этот крик, который звучал как радостное восклицание при известии о приятных новостях или во время торжественных клятв, когда делались какие-то заявления или предупреждения, принадлежал старому, искренне верующему человеку, который остался таким же и после принятия новой религии. Но когда христианин произносил слова: «И пусть Бог дарует мне удачу», он демонстрировал то, что отличало язычника от христианина: первый спокойно ждал, когда проявится эффект его слов, а последний мог только надеяться и верить, что своенравный бог снизойдет до его просьбы.
