В современном мире потребность тренировать тело и безудержно предаваться играм, подобно эллинам и древним германцам, как часть культуры ушла навсегда. Современный человек никогда не сможет понять глубокий пафос истории о том, как благородный юноша Эйндриди был обращен в христианство с помощью удивительных умений конунга Олава Трюггвасона. Конунг и Эйндриди состязались в плавании, стрельбе из лука, в умении обращаться с ножами, и всякий раз оказывалось, что силы их равны; юноша все еще сомневался в силе нового Бога, но, увидев, как конунг идет по веслам плывущего корабля, жонглируя тремя кинжалами, убедился в силе новой веры. Когда Олав предложил Эйндриди повторить трюк, тот отказался, заявив, что без помощи Божьих ангелов это невозможно. Так юноша, которому предстояло стать вождем, уверовал в истинного Бога и поклялся «впредь верить только в него и ни в кого другого» («Прядь об Эйндриди Широкостопом»).
Человек тех времен не проводит границ между духовной и физической культурой, любовь к состязаниям в силе и ловкости никогда не заставит его отказаться от поэзии; наоборот, поэзия для него – источник силы. Литература исландцев, как и греческая, неразрывна с празднеством, обрядом и культом божеств-покровителей. Поэзия Севера родилась из церемониального восхваления вождя и его хамингьи; позже она приобрела тяжелую орнаментальную форму, что и стало причиной ее гибели.
К сожалению, у нас нет полного и достоверного описания праздника блота; последний жертвенный пир был проведен еще до того, как нашелся человек, который смог бы его обессмертить, оставив реалистичное описание. Наши предки не заботились о документировании происходящего в дни торжества. История клана и все, что было необходимо запомнить, всякий раз воспроизводилось на пиру. То, что было на сердце у членов клана, должно было найти выход, потому что дела прошлого не доставали из полумрака памяти – всякий раз они рождались в самой душе, нуждавшейся в жизни. Слушать, как поют о тебе и о твоих родственниках, было честью; и люди, внимая певцу, не только отдавали дань памяти предкам, но и подтверждали свои права на честь рода.
Творческий акт облагораживает душу, поднимает дух и исцеляет тело. Эгиль Скаллагримссон, будучи не в силах преодолеть скорбь по погибшему сыну, обращается к творчеству. Приступив к созданию поэмы «Утрата сыновей» (Sonatorrek), он ощутил, что его жизненная сила возросла; когда поэма была закончена, решение умереть было забыто, Эгиль снова взошел на свое почетное сиденье. Слушая хвалы погибшим, люди обретают покой, утраченный после смерти родственника. Сын Волустейна, Эгиль, пришел однажды к Гесту Оллейвсону, выдающемуся мудрецу, и спросил его, может ли он подсказать, как избавить его отца от скорби, которая грызла его после смерти сына Огмунда. Гест взялся за это дело и сразу же написал начало «Драпы об Огмунде».
Мертвые приходили к поэтам и сказителям, чтобы поблагодарить за то, что они даровали им жизнь. Один норвежский купец, проплывая мимо кургана Ватнара, поведал своим спутникам о деяниях этого славного конунга, а когда они пристали к берегу на ночлег, Ватнар явился купцу во сне. «Ты рассказал мою сагу, и я тебя награжу за это, – сказал мертвец, – раскопай мой курган и увидишь награду за свои труды». Поведав о Ватнаре, рассказчик спас его от забвения и возродил его честь («Сага о Хальве и воинах Хальва»).
Частью церемонии, посвященной мертвым, было сочинение поминальной драпы (erfidrapa) или песни наследования, которую, вероятно, исполняли на поминальном пиру. Эта песнь закладывала основы для посмертной славы человека. Ее исполняли перед тем, как выпить эль; она была вдохновлена реальностью, поскольку была окутана блотом.
Поэма «Беовульф» заканчивается гибелью героя. Умирая, «старец-конунг» повелел: «Прах и пепел / укрыть в кургане, / в холме высоком, / близ моря / насыпанном / на Мысе Китовом, / дабы отныне / то место звали / курганом Беовульфа / морескитальцы, / в ладьях плывущие / из дальних пределов / по темным водам». Далее следует описание погребения конунга: «Костер погребальный / воздвигли ведеры, / мужи дружинные, / украсив ложе / щитами, кольчугами, / как завещал им дружиноводитель / еще при жизни». После погребения конунгу были возданы последние почести: «Двенадцать всадников / высокородных, – / объехав стены / с обрядным пением, / они простились / с умершим конунгом, / восславив подвиги / и мощь державца / и мудромыслие, – / так подобает. (…) Так поминали / гауты мертвого, / навек ушедшего / ратеначальника, / провозглашая: / среди владык земных / он был щедрейший, / любил народ свой / и жаждал славы / всевековечной».
Так провожали старые времена на берегах Северного моря.
Глава 13
Жертвоприношение
Слово blot (англосакс. blotan), в скандинавских языках обозначавшее активное взаимодействие человека с богами, содержит в себе религиозный акт во всей его полноте. Оно выражает способность человека наполнить объект, обладающий обычной праведностью, божественной силой и послать эту силу в мир людей. Когда Флоки был готов отправиться в Исландию, он принес великую жертву и освятил трех воронов. Потом он построил пирамиду из камней (каирн) на месте блота и вышел в море. Путь до Шетландских и Фарерских островов был ему известен, но, как только из виду исчезли последние знакомые рифы, он выпустил воронов. Один из них указал верный путь. В германском эпосе нет другого такого примера, который так ясно показал бы нам могущество человека, возникшее в результате соединения его души с душой другого существа, когда он использовал ее не как рабу, а как часть самого себя. Человек втягивает в себя особые свойства чужой хамингьи и использует их. Он вкладывает себя в другое существо и обретает его волю; так человек-ворон, следуя инстинкту, уверенно летит над морем туда, куда ему надо.
К той же категории, что и вороны Флоки, относился и освященный с помощью блота домашний скот, которому тайком поклонялись люди, когда Олав Трюггвасон по всей стране обращал огнем и мечом язычников в христианство. В сагах об Олаве обращенный скот называют одним из орудий ада, и достаточно часто обращение самого хозяина должно было совершаться в обход, через стойла, чтобы добраться до его дома. Существует миссионерская притча об огромном свирепом быке, которого Харек из Рейны вынужден был продемонстрировать Олаву Трюггвасону во время одного из его приездов. Харек не признал себя виновным в поклонении животному; он попытался убедить конунга, что животное испытывает к нему особое расположение, которое вызывает в нем ответную любовь. Но Олав когда-то сам был язычником и хорошо знал, что означает такая любовь, а потому постарался перевести чувства Харека на более высокий уровень.
До нас дошла история о полулегендарном норвежском конунге Эгвальде, которая дает представление о тех душах, в которых прошлое прячется за тонкой стенкой, воздвигнутой христианством между прошлым и настоящим. В «Саге об Олаве сыне Трюггви» говорится, что, когда конунг Олав гостил на острове Кёрмт, в усадьбу Эгвальдснес на пасхальный пир явился странник. Он знал тьму историй из древних времен и рассказывал их таким живым языком, что конунг слушал его, позабыв о сне и делах, чем вызвал недовольство епископа. Помимо прочего, странник поведал о владетеле тех мест. Конунг Эгвальд поклонялся корове, брал ее во все походы, считая, что обязан своими победами ее молоку. Когда Эгвальд погиб, его похоронили на мысу; неподалеку погребли и его корову. Много историй рассказал старик до того, как Олав уснул. Утром конунг велел позвать странника, но того нигде не было. Повар из усадьбы сказал, что старик оставил два куска мяса и велел сварить их для конунга. Олав велел выбросить мясо и вылить варево – конунг-христианин догадался, что то был Один, и порадовался, что Одноглазому не удалось перехитрить его.
