Жизнь и история начинаются с ритуала блота. Древние люди ощущали жизнь совсем не так, как чувствуем ее мы; для нас – это поток, текущий из источников всего сущего к концу – гибели Вселенной.
Время начинается снова и снова. Праздник формирует то, что можно назвать сценой, располагающейся поверх потока часов и лет, чем-то вроде сконденсированной вечности, в которой прошлое, настоящее и будущее совершенно неразличимы и ощущаются как непосредственная реальность, благодаря усилиям приносящих жертву. И с самого начала отрезки времени, то есть последующий год или полгода, выйдут оплодотворенными силой и событиями, которые произошли во время блота. Таким образом, то, что в зале блота происходили реальные события, истинная правда. Битвы и урожаи являлись лишь внешним проявлением действий, совершенных во время празднества или при исполнении ритуалов. Поле реально пашется, когда жрец или вождь вонзает лемех в почву и заставляет быков пройти три ритуальных борозды. При этом он должен произносить формали плодородия и слова легенды о первом пахаре. Битва ведется реально, и во время боевого танца или осушения рога одерживается победа, а все остальное последует в свое время или свершится, если хамингья будет достаточно сильной, чтобы выполнить то, что задумано. Если же члены клана не смогут добиться того, чего они хотят, действуя в полную силу, им не будет сопутствовать удача и в другое время.
Теперь мы можем заняться поисками богов там, где их действительно можно найти. Они присутствуют в качестве силы в событиях истории и как действующие лица в жертвоприношениях. Когда председательствующий действует и говорит; когда его товарищи следуют за ним, поднимая рог; когда певец поет свои песни – все эти люди способны зримо представить события прошлого, потому что все они превращаются в древних героев, совершают их подвиги и включают своих товарищей в поток событий, как активных участников. И не важно, проявляют ли они внешне свое участие или нет. Поэт и участник ритуала так же являются субъектами поэмы, как и ее герой, и не менее его ответственны за удачный исход попытки победить великанов или врагов. Каким станет прошлое в грядущих днях, зависит от победы или поражения перед жертвенной чашей.
Подобный взгляд предполагает совсем иной тип истории и совсем другую поэзию, чем наша. В действительности древнюю историю невозможно перевести на современный язык потому, что это не теория, а опыт. Утверждая, что эта проекция реальности на экране прошлого лишь пародия, мы объявляем нашу систему единственно верным изложением истории. История всегда изменяется настолько, насколько ей позволяет ее гибкость, но она не менее постоянна, поскольку имеет в своей основе трезвое ощущение реальности клана и его предков и прекрасно понимает, что предков и их дела выдумать нельзя.
Чтобы активировать события прошлого, необходимо иметь само прошлое, содержащее описанные события; чтобы оживить предков, необходимо иметь на это право. Это право, как было уже много раз показано, в примитивном обществе не было формальным, оно было хорошо лишь тогда, когда доказывало, что это факт. Но достижения принадлежат не отдельным людям, а хамингье клана, проявлявшейся в действиях отдельных людей. Благодаря этому подвиг может переходить от одного героя к другому в рамках их родства.
То, что мы называем поэзией и мифологией, есть не что иное, как история. Но осознать значение легенды в таком виде, в каком ее рассказывали во время праздников, было совершенно недостаточно, чтобы понять слова, произнесенные или пропетые; ушам должны были помогать глаза. Для самих участников праздника история состояла из действий, которые дополнялись соблюдением формальностей, и стихами. Это говорит о том, что мы не сможем понять значение одних только слов или одних только действий. И то и другое должно быть взято вместе, чтобы получилось целое. Именно эта двойственность и обуславливает фрагментарность и неясность всей древней и примитивной поэзии до той поры, пока она не утратила связи с празднеством жертвоприношения и не начала независимую литературную карьеру. Даже если настроиться на совокупное восприятие действия и слова, нам, возможно, будет трудно понять цель поэмы без дополнительной помощи, поскольку участники блота не разыгрывали драму, а переживали каждый акт пьесы. Замысел жил внутри всех присутствующих, как нечто очевидное, и ритуал блота нужен был лишь для того, чтобы вызвать прошлое и открыть ему путь в новую жизнь. Для нас эти сцены – не что иное, как цепочка отдельных моментов пьесы, идущей на невидимой сцене и в моменты самой напряженной концентрации прорывающей завесу.
С другой стороны, не надо надеяться, что мы сумеем обнаружить в церемониальном действе непрерывное повествование, движущееся последовательно от акта к акту или от эпизода к эпизоду. Применить к ритуальному рассказу слово «драма» можно лишь с учетом исторического контекста, поскольку и комедия, и трагедия вышли из ритуального действа в эпоху упадка религии; используя современный термин «драма» по отношению к обрядам религии, мы должны придать этому слову новое значение, поскольку в ритуальных действах тех времен отсутствуют все элементы современных пьес. Современная драма развивается в рамках драматического целого; драматическая наполненность поэтического субъекта демонстрирует нам свою силу, проявляясь в последовательности следующих друг за другом событий. В примитивной драме тема определяет ход всего спектакля, словно вездесущий дух, являющийся в каждом акте и превращающий каждый эпизод в драму, сконцентрированную в самой себе. Хотя любой обряд мог заключать в себе определенное значение и вносить свой вклад в развитие всего сценария, он тем не менее вдохновлялся общей идеей, так что для посвященных людей в каждом действии и в каждой фразе проявлялась вся легенда целиком.
Значение действий не зависит от исторической позиции исполнителя. И хотя в представлении можно прибегать к лицедейству, сам ритуал обладает огромной силой внушения, и для зрителя нет никакой нужды отделять его от других видов драматических представлений: подражательных или символических, согласно нашей современной классификации. Фактически примитивная драма никак не зависит от людей-исполнителей; иными словами, в ней не существует четкой границы между актерами и реквизитом. Бог может предстать перед участниками действа и человеком во плоти, и религиозной утварью, во время представления он может переходить из одного состояния в другое; драматические персонажи – это всего лишь хамингья в своих различных проявлениях; она действует и через людей, и через их реликвии безо всякого различия. Молот Тора, кубок из черепа жертвы и сама жертва во время последовательных этапов жизни и смерти – такие же персонажи, как и люди, которые ставят их в различные положения. Выражаясь драматическим языком, это означает, что сущность и движущая сила ритуала заключается вовсе не в актерах или в тех, кто произносит речи, а в их словах и действиях.
В то время как современный театрал получает удовольствие от возможности быть посвященным в чужие чувства и страсти, драматическое напряжение и радость, которые испытывал человек во время жертвоприношения, и урок, который он получал, возникали оттого, что он считал себя частью происходящего. Сцена находилась в душе участника блота, и не важно, исполнял ли он ритуальные действия или просто помогал совершать обряды, он был полноправным героем драмы, а не бессловесным зрителем. Сцены, разыгранные перед его глазами, составляли важнейшую драму жизни, и благодаря этому мы начинаем понимать, почему каждый акт этой драмы смотрится с неослабевающим вниманием, а малейшая ошибка в жесте или в словах вызывает у всех участников ритуала недоумение и протест. Рог, который создал все прошлые и будущие события, стал судьбой людей и проверкой их на праведность, поскольку изъян в удаче или характере человека мог проявиться в самый ответственный момент и заставить его произнести фатальные слова. Мы знаем, что осушить кубок было делом одной минуты, поэтому уважаемые люди вынуждены были удаляться от двора, когда им не удавалось выпить минни одним духом, а потому нам понятен весь позор поражения, которое потерпел Тор в доме великана Утгарда-Локи, когда вынужден был отдать рог, не выпив его до дна. Вскоре выяснилось, что победа, одержанная великанами, была колдовским наваждением. Им удалось победить Аса-Тора только потому, что они подсунули ему рог, конец которого уходил в море. Но в тот момент, когда Тор после третьей попытки вернул рог обратно, он почувствовал, что его удача и божественность пошатнулись под злорадными взглядами великанов («Видение Гюльви»).
