К клану ритуальных божеств относилась и дочь Тора, Трудр («Сила») и его сыновья, Моди («Смелый») и Магни («Сильный»), которые воплощают его мощь, отвагу и решительность. Чтобы понять эти персонификации, необходимо осознать различие между примитивной психологией и современной абстракцией и помнить, что особенности психики воспринимались как свойства натуры. Все добродетели и страсти слиты с личностью, потому что они, скорее всего, представляли людей в особом состоянии мужества или страха, а совсем не страсти, высвобожденные из подсознания с помощью анализа, как в нашей психологии. В Моди живет решительность, которая заставляет Тора в его человеческом проявлении продолжать свою страшную работу – убивать жертвенное животное и бороться с чудовищами.
Среди богов особое место занимает Локи. Он играет в священной драме роль зачинщика, который инициирует конфликт и побуждает великанов к нападению, которое оборачивается неминуемым поражением. Его происхождение и смысл существования исключительно драматичны; как и его собратья по другим культам и мифологиям, он – дитя «игры», и в этом состоит причина его двойственной природы. Как лукавый отец проделки, целью которой было вовлечь демонические силы в игру и привести их к гибели, он очень близко подходит к преставлению зла. Именно он породил чудовищ, с которыми воюют боги: змея Ёрмунганда, чью голову Тор не раз сокрушал, и волка Фенрира, погубителя Одина. Но как сакральный участник, который играет важную роль в великой искупительной работе освящения – то есть его человеческое воплощение, – он является богом среди богов, благодетельным и неприкосновенным. Локи – обрядовый шут и ловкач, любит скабрезности и щедр на выдумки. Под влиянием христианских идей и легенд этот двуликий инициатор роковых событий естественно превратился в воплощение вселенского зла. Легенды, в которых он играл выдающуюся роль, рассказывали о его многостороннем характере и не требовали никакого нажима, чтобы превратиться в жизненную историю злобного демона. Локи подошел вплотную к тому, чтобы стать подобием христианского дьявола, но его происхождение сделало его гораздо ближе к отцу зла. Благодаря этой в высшей степени человечной и вместе с тем демонической фигуре эсхатология викингов приобрела глубину и величие, выходящие за пределы жесткого догматизма своего образца, или это был вдохновляющий пример апокалипсиса, описанного в христианской церкви.
Праздник жертвоприношения теперь открыт для нас во всей своей глубине. Блот – это преображение жизни, затрагивающее все аспекты жизни. Праздник наступал как перерыв в текущих событиях и побуждал жизнь течь дальше, наполняя человека таким могуществом, что он на краткий миг воспарял над обыденностью. Каждое действие и каждое слово становилось вечным и действенным, влияющим на судьбу рода. Блот – это творение в самом глубоком и широком смысле этого слова. Во время жертвоприношения люди вбирали богов в себя и черпали животворную влагу из источника хамингьи. Но, с другой стороны, они создавали богов и саму жизнь. Закалывая жертвенное животное и вкушая освященное мясо, они впитывали в себя жизнь этого обиталища хамингьи и одновременно преумножали свои стада. Когда все сказано, правда выходит на поверхность; блот – это не люди, создающие богов, и не боги, создающие людей, а настоящий акт созидания, из которого происходят боги, люди и все остальное.
Осознание значимости действа и благоговейное напряжение охватывало участников блота, сопровождало каждый шаг и действие, потому что от этого зависело не только будущее общины, но и судьба всего мира. Это напряжение, шаг за шагом, ослабевало в ходе обряда, преобразующего мир возможного в мир реального. От человека к человеку по залу передавался рог, взгляды присутствующих обращались к тому, кто его получал; его голос звучал в тишине, и все собравшиеся ждали, что будет: слетят ли его слова с губ без запинки, опустошит ли он рог до дна – все это определяло удачу и честь.
Жертвоприношение свершалось в состоянии всеобщего напряжения, но не страха. Жрец, проводивший обряд блота, не мог не обладать глубочайшей верой в то, что его слово способно преобразовать реальность. Как только уверенность в своих силах покидала жреца, ни он, ни его клан уже не могли проводить обряд освящения; скрыть это было невозможно, так сила эта обладала отчетливым религиозным сиянием, способным подчинять волю людей, побуждать их покоряться определенному порядку вещей.
С принятием христианства преданность этому празднику не исчезла бесследно. Мы находим его отголоски в уставах средневековых гильдий, касающихся обрядов, которые братья должны были соблюдать на пиру. Все было тщательно продумано. Прежде всего, по кругу шла чаша минни, безо всякого перерыва. Все сидели в благоговейном молчании, вовлеченные в действо, не покидая своего места и не погружаясь в сон на лавках во время торжества. Каждый участник пира поднимался с места и достойно исполнял свой религиозный долг, выпивая чашу до дна, прежде чем сесть. Были обговорены наказания, налагавшиеся на тех, у кого она выскальзывала из рук, на тех, кто отказывался принять ее из рук соседа или встать и чествовать чашу, которую ему передали. Запрещалось также стоять и произносить тост с оружием за поясом или с покрытой головой. В требованиях относительно того, что надо было делать и чего следовало избегать при произнесении тоста, и заключалось исполнение ритуала. И в самом деле, тот факт, что правила должны были неукоснительно соблюдаться, а в случае их нарушения человек должен был подвергнуться наказанию, не может не усиливать производимое на нас впечатление, ибо эти правила отдавали дань традиции, и их соблюдение было лишь свидетельством глубоко укоренившегося обычая.
Но тишина должна была иметь свою противоположность в праздничной суматохе, в шумном выражении радости жизни. Эль должен быть выпит с чувством, и все должны чувствовать присутствие Бога в доме. «В этом празднике было мало радости» – так в одной хронике было сказано о пире, который не удался.
Ярким воплощением заздравной речи, благословляющей кубок, являются вступительные стихи поэмы «Речи Сигрдривы» (Sigrdrifumal) – поэтическая фантазия, в основу которой был положен ритуал жизни, обобщенный в образах двух героев – мужчины и женщины, в которых отобразилось духовное наследие и культура германского народа.
Когда Сигурд мечом рассек кольчугу Сигрдривы, валькирия пробудилась от зачарованного сна и сказала:
1 «Кто кольчугу рассек?
Кто меня разбудил?
Кто сбросил с меня
стальные оковы?»
[Он ответил: ]
2 «Сигмунда сын,
рубил недавно
мясо для воронов
Сигурда меч».
Затем он спросил, как ее зовут. Сигрдрива «взяла рог полный меда» и прежде, чем назвать свое имя, произнесла минни:
3 Славься, день!
И вы, дня сыны!
И ты, ночь с сестрою!
Взгляните на нас
благостным взором,
победу нам дайте!
Перевести на наш язык это приветствие, посредством которого боги ниспосылают удачу, – это все равно что преобразовать нашу культуру в ту, которая в эпоху своего позднего расцвета создала эти стихи.
