Распитие пива после вкушения освященной пищи проходило по тому же драматическому сценарию. После того как рог с освященным пивом был опустошен, демон был повержен. Эта сцена изображена на Госфортском кресте, где приносящего жертву изобразили с рогом в руке; у ног его поверженный демон. Эпизод на пиру был тесно связан с жертвоприношением: пиво обретало свою духовную силу и удачу после пролития жертвенной крови. Тот факт, что напиток жизни был вдохновлен жертвоприношением, заключался в мифической формуле, приведенной в поэме «Речи Гримнира» (Grimnismal):
Хейдрун коза,
на Вальхалле стоя,
ест Лерад листву;
мед сверкающий
в чан она цедит,
тот мед не иссякнет
[142].
Эта тема развивается и в мифе о сотворении и гибели Квасира. Так об этом поведал Снорри: «Все началось с того, что боги враждовали с народом, что зовется ванами. Но потом они назначили встречу для заключения мира, и в знак мира те и другие подошли к чаше и плюнули в нее. А при расставании боги, чтобы не пропал втуне тот знак мира, сотворили из него человека. Он зовется Квасир. Он так мудр, что нет вопроса, на который он не мог бы ответить. Он много странствовал по свету и учил людей мудрости. И однажды, когда он пришел в гости к неким карлам, Фьялару и Галару они позвали его как будто затем, чтобы поговорить с глазу на глаз, и убили. А кровь его слили в две чаши и котел, что зовется Одрёрир, – чаши же зовутся Сон и Бодн, – смешали с той кровью мед, и получилось медовое питье, да такое, что всякий, кто ни выпьет, станет скальдом либо ученым. Асам же карлы сказали, будто Квасир захлебнулся в мудрости, ибо не было человека столь мудрого, чтобы мог выспросить у него всю мудрость». Карлики отдали «драгоценный мед» великану Суттунгу в качестве выкупа за жизнь его отца. Эль в ритуале именовался лёгром (Logr), и, судя по описаниям, этот термин применяли также и к крови жертвы.
Ритуал, связанный с приготовлением пива и его подношением на пиру, мистически изображал завоевание и празднование победы. Драму, заложенную в этих церемониях, превратили в миф, рассказывающий о том, как Один похитил у Суттунга «мёд поэзии». Снорри пересказал этот миф с лукавым юмором. Его версия содержит элементы ритуала, так и элементы волшебных сказок. Все это составляет запутанное целое, из-за чего все наши попытки проанализировать этот миф становятся совершенно бесполезными. Основные события излагаются в группе стихов, включенных в поэму «Речи Высокого», и эта версия, очевидно, ближе к оригиналу легенды:
104…Речи я вел
и удачи добился
в палатах у Суттунга.
105 Гуннлёд меня
угостила медом
на троне из золота;
плату недобрую
деве я отдал
за ласку, любовь,
за всю ее скорбь.
Далее Один поведал, как проник в пещеру Суттунга, пробурив скалу буром Рати:
106 Рати клыкам
в камень велел я
крепко вгрызаться;
ётунов стены
меня обступили,
мне гибель грозила.
Назвавшись Бёльверком, то есть Злодеем, Один соблазнил деву Гуннлёд, и та разрешила ему выпить три глотка меда. Гость не стал скромничать: «С первого глотка он осушил Одрёрир, со второго – Бодн, а с третьего – Сон, и так достался ему весь мед», – говорит Снорри в «Языке поэзии».
107 Хитростью вдоволь
я насладился,
все умный сумеет;
так ныне Одрёрир
в доме священном
людей покровителя.
Так, согласно «Речам Высокого», котел Одрёрира («Приводящий дух в движенье») оказался в чертоге Одина.
В век викингов хмельное питье прославляли главным образом за то, что оно было источником, откуда поэты и мудрецы черпали вдохновение. С самых ранних времен люди верили, что в чаше заключается разумное начало – гад
[143],
вдохновляющее человека на мудрые речи, порождающее мудрые мысли и слова, обладающие силой. По всем правилам сваренное пиво освежало и обновляло хамингью клана, наделяло силой и здоровьем его членов, благословляло их труды, защищало владения и имущество. Единодушно восхваляя хмельной мед, как источник вдохновения, скальды затемнили его ценность как напитка жизни. Версия мифа о Суттунге, созданная Снорри, отражала идеи века викингов, однако стихи «Речей Высокого» сохранили более правильное понимание хмельного питья, назвав ее животворным снадобьем, которое покрывает щеки людей краской цветущего здоровья (litar), продлевает молодость, дарует силы и заставляет кровь быстрее бежать в жилах.
Великие моменты празднества, такие как жертвоприношение, вкушение пищи и церемония распития хмельного меда или пива, были лишь религиозными вершинами над лабиринтом ритуальных моментов, начиная от приготовления к блоту до роспуска участников пира. Каждый этап обряда – приготовление пива, ополаскивание котлов, кубков – сопровождался торжественными церемониями, и каждый момент ритуального действия включал в себя драматический мотив праздника. Что касается церемоний приготовления, то мы имеем всего лишь одно их описание, приведенное в легенде, где рассказывается о том, как был добыт пивной котел. «Песнь о Хюмире» – одна из самых литературизованных поэм «Старшей Эдды», основанная на ритуальной драме – в ней описан обряд приготовления пива, вернее, подготовка к нему:
Раз боги с охоты
вернулись с добычей,
затеяли пир,
чтобы всласть насытиться;
прутья кидали,
глядели на кровь —
узнали, что вдоволь
У Эгира, морского великана, не нашлось подходящего котла, и тот велел Тору отправиться к великанам, чтобы раздобыть «пива корабль». Легенда рассказывает, как оберегалась святость и удача во время приготовления напитка и принадлежностей для этого. Церемониальное значение этой истории проявилось и в том, что завоевание котла было тесно связано с легендой о борьбе аса Тора со Змеем Мидгарда.
Путем сравнения свидетельств, содержащихся в мифах, и информации, передаваемой поэтическими средствами, мы сможем сформулировать идею ритуальной драмы северян, демонстрирующей черты, типичные для примитивной или классических религий. События, которые формируют тему драмы, живут в самих последователях культа; их память и воображение наполнены образами, готовыми возникнуть при малейшем намеке. Они видели, как бог большими шагами пересекает холодные неприступные горы Утгарда, его глубокие бесприютные ущелья, переходит вброд ледяные реки, которые вонзаются в его плоть сотнями острых мечей, предстает перед великаном в его чудовищном великолепии. Образы, сохраненные в памяти, вызывала к жизни ликующая радость победы; они возникали в объектах, присутствующих на церемониях, в актах и жестах, которые порождались требованиями жертвоприношения. Драма в основном состояла из таких ритуальных функций, которые не были обязаны своим существованием и драматической силой ни историческому, ни артистическому импульсу. С другой стороны, чисто церемониальные операции незаметно превращались в позы ярко выраженного драматического характера, вроде того, что упомянут в рефрене «Хвалебной песни Тору»: «Разозлившись, стоял брат Рёсквы; отец Магни стал победителем, но сердца Тьяльви и Тора не дрогнули». Но даже в этих случаях отношение имело в основном ритуальную и религиозную цель, как мы видим в аналогичных формах в других религиях. Чтобы убить животное, жрец должен был совершить насилие над своими чувствами и церемониально укрепить и усилить себя. Именно эта ритуальная необходимость придавала его жесту драматическую силу. Со временем церемонии превратились в подражание и стали лишь имитировать действие. Драма, лежащая в основе мифа о Хрунгнире, возможно, нашла свой выход в сцене, больше соответствующей нашим идеям о символическом представлении, и, хотя
