52 Сурт едет с юга
с губящим ветви,
солнце блестит
на мечах богов;
рушатся горы,
мрут великанши;
в Хель идут люди,
расколото небо.
Тор обрушивает свой гнев на змея, одерживает победу и, пройдя девять шагов, падает замертво:
56 Тут славный приходит
Хлодюн потомок,
со змеем идет
биться сын Одина,
в гневе разит
Мидгарда страж,
все люди должны
с жизнью расстаться, —
на девять шагов
отступает сын Фьёргюн,
змеем сраженный —
достоин он славы.
Солнце меркнет, земля уходит под воду, звезды срываются с неба, языки пламени поднялись так высоко, что лижут небеса. Но вот в последний раз слышится зловещий лай Гарма, мировой пожар затухает, и земля снова поднимается из моря. Боги возвращаются на Идавёлль-поле, вспоминают былые подвиги:
60 Встречаются асы
на Идавёлль-поле,
о поясе мира
могучем беседуют
и вспоминают
о славных событьях
и рунах древних
великого бога.
61 Снова найтись
должны на лугу
в высокой траве
тавлеи золотые,
что им для игры
служили когда-то.
Земля вновь приносит плоды, возвращается Бальдр:
62 Заколосятся
хлеба без посева,
зло станет благом,
Бальдр вернется,
жить будет с Хёдом
у Хрофта в чертогах.
Поднимается новый чертог с золотой крышей. Здесь будет жить новое поколение людей – чистых сердцем и помыслами:
64 Чертог она видит
солнца чудесней,
на Гимле стоит он,
сияя золотом:
там будут жить
дружины верные,
вечное счастье
там суждено им.
С небес спускается могучий владыка. Темный дракон пролетает, задевая землю крыльями, отягченными мертвыми телами. Вёльва завершает пророчество и удаляется:
66 Вот прилетает
черный дракон,
сверкающий змей
с Темных Вершин;
Нидхёгг несет,
над полем летя,
под крыльями трупы —
пора ей исчезнуть.
Это видение поэта ближе к эсхатологической истории христианства, чем к космогонии древних германцев; нет сомнений, что на него произвели огромное впечатление апокалиптические предсказания церкви. Но здесь, как и во всех других случаях, когда речь идет о творениях живых людей, такие понятия, как «заимствование» и «влияние», не только бесполезны, но и вредны. Аналитический метод и рациональный подход не способен выявить замысел автора, раскрыть образы и идеи, явившиеся неизвестно откуда; поиски истоков и параллелей в истории религии, литературе и других областях истории бесплодны, подобный подход опустошает мир живых людей и превращает его в кучу интеллектуального мусора.
Автор поэмы не был христианином, его идеи и образы, в которых нашли выражение его надежды и страхи, не несут следов христианства. Его скорбь не была рождена христианским страхом греха и возмездия, но в своей тевтонской озабоченности при виде того, что почтение к родству подрывается честолюбием и неуемной жаждой власти, он отправляется в сокровищницу древней религии. Здесь он и находит сюжет для своей поэмы, а идеалы, которые оживляют ее образы и оформляют их в драму гибели и воскресения, уходят корнями в веру отцов. Охваченный ужасом, он смотрит на переворот времен, в котором честь – главный источник добродетели, погружается в пучину забвения, а благородные души гибнут в вихре всепоглощающей ярости. Именно святость фрита придает драматическое напряжение его поэме; именно в древнем противоборстве богов и чудовищ, приведшем к катастрофе, достигает кульминации его драма. Несомненно, поэт был знаком с христианской эсхатологией, он черпал вдохновение из апокалиптических сцен Писания, чтобы воплотить собственные мысли и интерпретировать опыт своей эпохи, эпохи викингов.
II
Люди эпохи викингов были народом, для которого жизнь представлялась большим приключением. Великие короли и мелкие вожди, пересекавшие моря и сражавшиеся на чужих берегах, не были только лишь разбойниками. Далеко не все, но многие из них были дальновидными политиками, которые отправлялись за море, чтобы создать свое королевство или завладеть землями. Нельзя не отметить, что дух авантюризма, побуждавший викингов раз за разом пересекать моря и бескрайний океан, шел рука об руку в трезвым расчетом. Авантюризм был в крови викингов, именно он порождал дерзновенные помыслы и честолюбивые замыслы, но чем лучше были продуман план, тем выше был энтузиазм искателей приключений.
Жизнь крестьянина размеренна и скучна. События в ней так же предсказуемы, как времена года, сменяющие друг друга. Сыновья стремились превзойти достижения отцов, все их надежды и подвиги были продиктованы желанием сберечь честь, стяжать славу и укрепить хамингью клана. Все это побуждало молодых викингов покидать дома отцов и отправляться за море. Жизнь этих воинственных странников – и вождей и крестьян – превращалась в игру за славу и власть, в которой воин ставил на карту свою жизнь, всегда готовый рискнуть, чтобы добиться всего или ничего.
Для тевтонов жизнь подразумевала сражение; тевтон держал свое оружие острым, непрестанно оттачивая его о свою честь. И пусть не война, а труд – созидательная деятельность – определял течение жизни и обуславливал появление институций, как социальных, так и религиозных, человек подтверждал свою честь не только тем, что умело возделывал землю и проявлял щедрое гостеприимство, но и храбростью в бою. Самым верным и даже единственным доказательством доблести были подвиги, совершенные боевым оружием. Эти доблестные рыцари с презрением смотрели на тяжелый труд земледельцев и других мирных тружеников, о чем свидетельствует эпиграмма из «Песни о Харбарде»: «У Одина – ярлы, / павшие в битвах, / у Тора – рабы». Согласно древней традиции, война и пиршество были неразделимы. При дворах святых королей каждую ночь свершался обряд хождения рога по кругу. Когда же король со своим двором перемещался в другую страну, жизнь превращалась в нескончаемый круговорот битв и пиров.
В каждом доме удача и честь были фамильным богатством, передаваемым из поколения в поколение, они поддерживались объединенной силой членов клана. Вдали от дома каждому приходилось ковать собственную удачу и поддерживать честь клана в одиночку. И чем больше подвигов совершал человек, тем более требовательной и свирепой становилась его честь, как зверь, который никогда не знает, когда ему снова удастся насытиться. Многие викинги видели, как завоевывались и гибли королевства; величайшим героем считался тот, кто мог сказать: «Королевство потеряно, но никогда не поздно завоевать другое». Когда нравственная сила проявляла себя не столько в том, чтобы доказать, что человек стоит своей чести, сколько в том, что он добился славы, смерть была столь же великим и, возможно, более великим деянием, чем победа. Посмертная слава и жизнь в памяти новых поколений была самым желанным и надежным приобретением. Когда-то для клана честь была хлебом насущным. Теперь она превратилась в крепкий напиток бессмертия, который открывал мир блаженства за вратами могилы.
