В отношении отдельных случаев можно найти идею о том, что закон, существующий ради наказания, служит предупреждением для плохих людей и защитой для хороших. Эта концепция встречается в предисловии к законодательству Ютланда
[18], в Бургундском законе и в некоторых королевских постановлениях. Он рассматривается как урок, выученный и повторенный, но совершенно изолированный, без какого-либо влияния на сами законы. Его приводят здесь как демонстрацию того, что этот принцип несовместим с психологией германцев. И пока реформаторы не пришли к мысли о том, что месть отравляет человека, они были вынуждены снова и снова противоречить себе. Они были людьми своего мира и не могли представить себе, что страданий можно избежать, запретив главное средство излечения от них.
В Дании выкуп за убийство делили на три части: одна передавалась наследнику погибшего, другая – его родственникам по отцовской линии, и третья – родичам по материнской. Но даже если по материнской линии родственников не было, гласит закон Эрика, и даже если «его потомок был рожден рабом и не имеет, по этой причине, права на наследство, или за пределами королевства, и поэтому не известно, где его родственники, тогда родственники по отцовской линии, хотя они уже и получили первую и вторую части, должны взять и третью; чтобы их родственник не мог погибнуть без того, чтобы за его смерть было заплачено, если он был свободным человеком; за его смерть должно быть заплачено сполна». Мы видим, что этот древний принцип по-прежнему присутствует в умах относительно прогрессивных служителей закона. Главным в жизни человека является честь. Реституция – это компенсация, которую потерпевшая сторона может и должна получить взамен его жизни. И это то самое средство для лечения души, которое суды прописывают истцам.
В законе Готланда мы находим упоминание о члене духовного ордена, которому был нанесен ущерб. Этот почтенный человек ожидал возмещения ущерба, но ему отказались заплатить штраф; он должен был появиться в суде перед всеми людьми и сказать: «Я – ученый человек, и мое предназначение – служить Богу; я не должен сражаться или наносить удары; я должен был взять штраф, если бы мне его предложили, но я не желаю терпеть позор».
Здесь изложена самая суть германской идеи права. Мы не желаем терпеть позор. Суд должен принять сторону пострадавшей стороны и бросить на ее защиту весь свой авторитет и власть, ибо, отказавшись восстановить ее в правах, он отбросит человека за пределы общества. Закон основывается на принципе, что человек, который страдает от нанесенного ему позора, не считается больше членом общества; в будущем он не может обращаться за защитой в суд. Если человека назвали трусом, а он не смог бросить вызов и доказать обратное, то в глазах соплеменников он становится трусом и лишается всех прав. Таков приговор – на севере и на юге. Ущерб – дело личное, он подобен болезни, от которой человек должен исцелиться сам; фрит не берет на себя инициативы в преследовании обидчика. Но правда заключается и в том, что общественное мнение превратит пострадавшего в изгоя, если он сам не сможет себя реабилитировать. И пострадавший может, в определенном смысле, передать свое отчаяние обществу, пожаловавшись в суд; благодаря этому люди становятся причастными к его позору и к последствиям этого. И суд должен восстановить его права, если обладает средствами для этого. Он должен заявить, что становится на сторону пострадавшего и отрекается от обидчика – если, конечно, стороны не сумеют примириться. Если люди не могут этого сделать, тогда они, вероятно, заразятся слабостью суда. Истец имеет, если так можно выразиться, определенную власть над людьми и их сознанием, но не в силу суда или конституционного принципа, который гласит: ты не должен, и требует наказания, не в том смысле, что если ничего не будет сделано, то я должен погибнуть и тогда я потащу за собой вас.
Человек, который не способен отомстить за оскорбления, является нидингом, изгоем и лишается защиты закона. Истошный крик о защите чести слетает с уст родственников, потому что они боятся. Без сомнения, это главным образом было формальным делом, когда во Фрисландии один из родственников убитого мужчины схватил меч и нанес три удара по могиле, воскликнув в присутствии всей семьи: «Месть, месть, месть!» Таким же формальным делом был и ритуал, во время которого жалобщики выхватывали мечи и издавали первый крик, а потом относили тело в суд и, прокричав еще два раза, убирали мечи в ножны. Но формы были не более яростными, чем чувства. Среди мужчин, которые испускали крики, разносившиеся далеко по всей округе, существовало напряжение. Закон не знает такой неукротимой жестокости. Он дает советы, взвешивая свои слова, но оставаясь при этом искренним, как тот, кто видел человеческое существо в тяготах жизни; а когда уже все сказано и сделано, требование закона о необходимости чести для человека столь же полно сочувствия, что и вопли родственников. Четкое и строгое по форме слово законника не позволяет требованию набрасываться на нас с диким криком родичей: «Требуем мести!» Тем не менее если наши уши открыты тому, что излагает законник в своих кратких предложениях, то мы можем с помощью этого непрямого свидетельства получить всепоглощающее представление об энергии чести, которое усиливается от сознания того, что мы видим, как эта энергия преобразуется в поддерживающую энергию общества.
Процесс германского суда строится на том принципе, что обвинения – выдвинутого, разумеется, в надлежащей форме – вполне достаточно, чтобы человек смог сам защитить себя. Любой должен был быть готовым свести к нулю простое, необоснованное обвинение с помощью своей клятвы и клятв его сторонников. Если же человек молчал, то это означало, что он согласен с обвинением, и дело считалось решенным, как если бы он сам публично признал свою вину. Никто не боялся, что таким способом можно вынести приговор совершенно невинному человеку, поскольку молчание не считалось молчаливым согласием; наоборот, само обвинение считалось способом внушить человеку мысль, что он виновен. Если человек не способен отбросить обвинения, то пусть оно, так сказать, проникнет в него и пометит. Обвиняемый не доказывает, что он чист; он сам себя очищает.
Таков был господствующий принцип в германском судебном процессе, и он объединял людей в сообщество закона. Так же и в повседневной жизни, по-видимому, человек приобретал власть над другими с помощью своих слов. Один человек мог раздавить другого, чтобы показать свою силу, смелость, свою безрассудную храбрость. Можно было подчинить себе человека, выразив сомнение в его мужестве. У исландцев был даже специальный термин, обозначавший такие слова, предназначенные для подстрекания: fryjuord. Этим обидчик выражал свою уверенность в том, оскорбляемый им лишен мужских достоинств. Жил когда-то человек по имени Мар. Одни люди решили его извести. Однажды в его дом явился человек подозрительного вида, который сказал, что один из его быков увяз в болоте. Мар хорошо знал, где его быки, но, когда другие стали заявлять, что Мар боится пойти и посмотреть, где его скот, йомену пришлось пойти на болото, где его ждала смерть («Сага о Золотом Торире»).
