«Ты не осмелишься» – этой фразы было достаточно, чтобы человек подверг свою жизнь опасности. Грегориус Даггсон, храбрый предводитель лендрманнов, погиб оттого, что не смог вынести насмешек над собой. Когда он и его враг Хакон встретились, между ними текла река; лед в том месте был некрепок, к тому же Хакон заранее прорубил в нем проруби и засыпал их снегом. Грегориусу не понравился вид льда, и он решил подняться выше по течению и перейти реку по мосту. Но бонды в его войске сочли, что лед крепок, а он просто испугался врагов, хотя тех было совсем немного. «Лед на реке хорош, да, видно, удача покинула тебя», – молвил один из бондов. «Я никогда не давал повода упрекать меня в трусости, не дам его и теперь! – заявил Грегориус, ступив на лед. – Вы сами захотели проверить, крепок ли лед, я этого не желал, но терпеть ваши насмешки больше не намерен, идите же за моим знамением!» За ним пошло двадцать человек, а остальные повернули назад, как только почувствовали, что лед не крепок. «Тут один из людей Хакона пустил в Грегориуса стрелу, и та угодила ему в шею. Грегориус пал, и с ним двадцать человек», – говорится в «Саге о Хаконе Широкоплечем».
Человек может подчинить себе соседа, пустив в ход fryjuord (насмешки, подстрекательство), ибо это способно затронуть его честь. Если честь не заговорит и не покажет свою силу, человек превратится в ничтожество. Когда исландец или норвежец кричит своему врагу: «Если ты не вступишь со мной в бой, значит, твои люди трусы!», это действует на него как самая сильная магическая формула, ибо если он не ответит на этот вызов, то до конца своих дней покроет себя позором. В «Песни о Хильдебранде» отец издает гневный вопль: «Теперь собственный сын должен нанести мне удар мечом, зарубить меня своим топором. Или я прокляну его! Но что же делать? Тот, кто откажется от битвы с тобой, станет самым трусливым из истерлингов, ибо ты так жаждешь ее…» Сила насмешки так велика, что может заставить человека совершить самое злодейское из всех преступлений – убийство родственника.
Оскорбление или обвинение не меньше, чем удар оружием, затрагивает в душе человека какую-то струну, ту, что составляет основу его характера. В этом случае человек может унизить его в суде и нарушить его права. В законе Уппланда приводится отрывок из старой юридической нормы, сохранившейся со времен язычества, которая касается обвинения в трусости. Одна сторона говорит: «Ты – не мужчина, ты трус», а другая утверждает: «Я – такой же хороший человек, как и ты». После этого они должны встретиться с оружием в руках на перекрестье дорог; тот, кто не явится на поединок, превратится в ничтожество и будет лишен всех прав. Или, как говорили ломбарды: «Если кого-то называют трусом, он должен доказать обратное в ходе поединка; если же он проиграет, то должен по праву заплатить за поражение. Если кто-то назовет женщину ведьмой или шлюхой, то ее родственники должны очистить ее имя в ходе поединка; в противном случае она должна понести наказание за ведовство или распутство». Так оскорбляющая сторона по своему желанию присваивает кличку труса или шлюхи кому захочет. Аналогичным образом, можно обвинить своего противника перед законом в грабеже или другом преступлении, а после заставить его оправдываться.
Если человека обесчестили, он должен реабилитировать себя, чтобы его честь снова получила возможность им управлять. Оскорбление подобно отраве, которую нужно исторгнуть из души и бросить тому, кто ее послал. После этого пострадавший должен забрать свою честь у оскорбителя; это позволит ему завершить усиление своей личности. Реституции требует простое чувство самосохранения; ибо человек не может жить в постоянном стыде. Из чувства чести рождается конституция общества; этот фундаментальный закон достаточно прочен, чтобы держать суровые натуры в упорядоченном сообществе, находящемся под управлением закона.
Если человек не имел возможности отомстить за оскорбление, за дело брались его друзья. «Мы исправим это положение, если ты не решаешься; ибо позор пал и на нас», – говорили они. Но даже если от врага удавалось добиться возмещения, честь все равно не считалась полностью восстановленной. Стыд по-прежнему висел над семьей, поскольку одного из ее членов оскорбили и это оскорбление пристало к нему. Если человек не сумел сразу же сбросить оскорбление, он сам и его родственники покрывались позором.
Оскорбление подобно ране, появившейся изнутри, – член фрита, продемонстрировавший трусость или нерешительность, упускал возможность показать, что желает жить с честью, и тем самым бросал тень на весь род. Или же он проявил себя как сын бесчестья, совершив недостойный, ничем не оправданный поступок. И наконец, семья могла получить тяжелый удар, на который нечем было ответить, – так происходило, когда убийцей становился один из членов этой семьи. В таком случае родственники могли сказать: «Пусть лучше умрет, чем будет трусом; нам лучше навсегда потерять этого члена клана». Мы уже знаем, чего стоило произнести такие слова, ибо они оскорбляли чувство фрита в душе произнесшего их. Душа каждого члена семьи наполнялась ужасом, который пересиливал естественный страх перед перспективой увидеть, что число родичей уменьшилось, а с ними и надежда на то, что будущее поколение будет многочисленным.
Когда преступление совершается внутри семьи и восстановление чести становится невозможным, отчаяние парализует волю каждого из ее членов. В «Видение Гюльви» (Gylfaginning) читаем о смерти Бальдра: «Когда Бальдр упал, язык перестал слушаться асов и не повиновались им руки, чтобы поднять его. Они смотрели один на другого, и у всех была одна мысль – о том, кто это сделал. Но мстить было нельзя: было то место для всех священно. И когда асы попытались говорить, сначала был слышен только плач, ибо никто не мог поведать другому словами о своей скорби. Но Одину было тяжелее всех сносить утрату: лучше других постигал он, сколь великий урон причинила асам смерть Бальдра. Когда же боги обрели разум, молвила слово Фригг и спросила, кто из асов хочет снискать любовь ее и расположение, и поедет Дорогою в Хель, и постарается разыскать Бальдра, и предложит за него выкуп Хель, чтобы она отпустила Бальдра назад в Асгард»
[19].
Автор поэмы столь живо и достоверно описывает чувства асов, что не возникает сомнения – эти скорбные строки возникли на основе личного опыта. Миф о гибели Бальдра, вероятно, затрагивал и высвобождал в самом поэте тот страх, который только и ждал момента, чтобы вырваться наружу. Смерть Бальдра, Светлого Аса, стала предвестием гибели богов и всего мира. Асы – молодые и счастливые – радуются своей силе и благополучию, и тут неожиданно, словно порыв холодного ветра, на них опускается мрачная осень. Они не могут понять, что произошло, и не имеют сил действовать. И пока мы смотрим на них, тени все удлиняются и удлиняются, пока не сливаются в непроглядную тьму. Благодаря внутреннему пафосу, эта сцена превратилась в поворотный пункт в истории богов и людей; и мы понимаем, что убийство Бальдра означало ослабление богов и конец мира.
Человек мог появиться на земле благодаря катастрофе, которая нанесла непоправимый ущерб всему кругу; и из подобного опыта – ощущения мира за минуту до его гибели – миф и взял всю свою энергию. Я ни в коем случае не хочу утверждать, что поэт должен был видеть подобную семейную трагедию своими собственными глазами; всепоглощающая сила глубочайших, самых естественных чувств может легко трансформироваться в ощущение того, что означает подобная потеря, и тогда даже очень слабый импульс может поднять эти чувства до уровня трагедии. Из этого столкновения предмета и опыта вдохновение поэта, как мы его называем, создает хорошо понятную всем картину мира, разрушающего самого себя. Так родственники замерли от горя. Их руки опустились, они со страхом и болью взирают на тело убитого, не решаясь взглянуть друг на друга; никто не решается произнести хоть слово. На какое-то мгновение жизненные силы их покинули. Никто ничего не понимает, ум колеблется между двумя возможностями. Это состояние хорошо выразил Беовульф в своей фразе о короле Хределе: «Вождь был не властен / за смерть возмездием / воздать убийце. / Ведь и постылого / отец не в силах / сына подвергнуть / позорной казни!» Вместо прежней решимости, которая никогда не изменяла богам, на них напало оцепенение. Они не могут придумать ничего иного, как только послать гонца в Хель, и даже обращаются ко всем живым и мертвым с просьбой вызволить Бальдра из царства мертвых своими слезами. И это не преувеличение, если перенести эту ситуацию в мир людей. Родственники, согласные терпеть позор, не имеют сил для мести или обороны. Постигший их удар слишком силен для них. Они неохотно склоняют головы там, где должны были бы твердо стоять. Они сражаются без надежды победить, уверенные в том, что беда от них не отступит. Такое состояние древние называли отчаянием, то есть неспособностью найти выход, а в таком состоянии семье не уцелеть.
