Далее в «Саге о людях из Озерной долины» приводится сцена, когда молодой человек потребовал признать свои права – в ту пору еще не существовало романтических разбойников, и жизнь была полна грубой прозы. Клан Озерной долины, представленный в первую очередь Торгримом из Карнса, почувствовал опасность потерять власть над округой, а вместе с ней – и верховенство в семье. Когда люди собрались, чтобы избрать главу клана, Торгрим уселся на свой трон, а на полу перед ним, среди детей рабов, сидел его незаконный сын двенадцати лет, по имени Торкель, которого Торгрим никак не хотел признавать. Торкель поднялся к нему и стоял, поглядывая то на него, то на топор, который держал в руке. Торгрим спросил его, понравился ли ему топор и хочет ли он нанести им удар; здесь присутствует человек, в голову которого он войдет без особого труда, и «тогда я буду считать, что ты завоевал себе место в клане Ватнсдаля». Мальчик, не теряя времени, убил указанного человека, и Торгрим сдержал свое слово, увидев, «что парень вступил в число его родственников».
Человек, создавший первые главы этой саги, во многом уступал в понимании прошлого и в искусстве написания саг тому мастеру, который воссоздал семейный совет в Вест-фольде. К счастью, традиция в Исландии была очень сильна, и она четко проявляется в тирадах автора саги. Отец, все ждущий и ждущий, когда же его сын наконец продемонстрирует, что он – его истинный наследник, настоящий викинг. Он исторически прав, требуя, чтобы сын завоевал себе место в обществе. В жизни каждого молодого человека должен наступить момент, когда он находит себе место среди старых членов мира. И старейшины ждут, давая юноше возможность последовать их примеру, но если он не демонстрирует особого желания завоевать себе место, то ему следует дать понять, что в промежуточном положении человека, не подтвердившего своей принадлежности к клану, таится большая опасность. И когда автор саги заставляет своего героя задержаться с выполнением обязательств, которых требуют от него поступки и дела его предков, то в его цветистых фразах проявляется авторитет традиции.
Интересный элемент этикета, принятого у ломбардцев, о котором писал Павел Дьякон, по-видимому, тоже основывался на убеждении, что юноша из правящего дома, прежде чем воспользоваться привилегиями, положенными ему по праву рождения, должен завоевать себе место за столом отца, продемонстрировав доблесть. Из хроники известно, что когда ломбардский принц Альбуин отличился в битве с гепидами, воины потребовали его отца наградить его, предоставив ему место за королевским столом. Но король ответил, что обычай запрещает наследнику сидеть за одним столом с королем до того времени, когда он получит оружие от государя какой-нибудь другой страны. В поэме «Беовульф» встречаем аналогичные сцены.
Здесь герой отправляется к иноземному двору, совершает подвиги, получает в награду дорогое оружие, золото и с почетом возвращается в дом своих предков, чтобы рассказать о своих подвигах своему родственнику, сидящему на троне, и положить почетные дары к его ногам. И несмотря на то что Беовульф в первой части поэмы, когда он отправился во дворец датского короля, был уже прославленным героем, слова, которыми завершается описание его юности, звучат так, как будто этот акт стал поворотным пунктом в его биографии: «Под небом сильнейший из сынов земли, / незлобив был и кроток сердцем. / Прежде гауты презирали его и бесчестили, / и на пиршествах / обходил его вождь дружинный / своей благосклонностью, / ибо слабым казался он и беспомощным, / бесполезным в бою; / но теперь он за прежнее / получил с лихвой воздаяние!» И тогда конунг наградил его землями: «И отрезал ему / семь тысяч земли вместе с домом, / с чертогом престольным,/ сообща они правили, сонаследники, / и дружиной и землями, / но державой владел только конунг, / законный владыка»
[26]. Это можно считать свидетельством того, что в душе поэта идеи связи достижений юноши, завоевания своего места в семье и принятия своего наследства тесно связаны.
Вероятно, для германских народов, как и для многих других, находившихся на той же стадии развития цивилизации, было характерно требовать от своих юношей тех или иных доказательств того, что они достойны звания мужчин, до того, как принять их в свой мужской круг. То, что требовалось от сыновей государей, могло также относиться и к свободным людям более низкого ранга. В словах Кассиодора «У готов совершеннолетие приносит храбрость» было, вероятно, больше правды, чем можно ожидать от столь отъявленного льстеца.
То, как взрослые люди относились друг к другу, было хорошо видно из детских игр. Маленький Торгильс дожил до пяти лет, не убив ни одного живого существа, и ему пришлось обагрить свое копье кровью коня, поскольку его друзья отказывались принимать в свои игры человека, не пролившего ни капли крови. Мужчины следили за тем, чтобы в их окружении не было людей с девственным оружием. Естественно, крещение кровью играло очень большую роль в германских общинах, где настоящим мужским делом считались только битвы и войны. Состязания и бои с оружием в руках, которые помогали продемонстрировать амбиции бойцов, идеально подходили для обряда инициации. Прозвища бойцов, такие как Хельги Убийца Хундинга или Хигелак Проклятие Онгентеова, говорят сами за себя. Древнее представление о том, что кровь является «могучей росой жизни», привело к тому, что грубый материализм и героический идеализм тесно переплелись.
В те жестокие времена мести за убийство отца или родственника было вполне достаточно, чтобы молодой человек получил право на высокое положение в доме. Но считать, что честь можно было завоевать только лишь убийством, значило относиться к жизни весьма ограниченно. От юноши из хорошей семьи требовалось гораздо больше, чем убийство человека. Он предъявлял свои права на место в семье и пользовался уважением благодаря своему гостеприимству, великодушию, желанию помочь другим или готовностью поддержать дело своего родственника или беглеца, а также благородством манер и величия. Со всех сторон на него смотрели люди, желавшие убедиться, достоин ли он занимаемого им места. А место это было широким, просторным сиденьем, которое его отцы и деды считали необходимым для себя. Стандартом того времени были принципы и оценки предков; с этой точки зрения Кетиль Раум говорил как человек с богатым опытом. Олав, сын Трюггви, не нашел лучшего способа выразить свое чувство долга, чем сказать: «Я – наследник Харальда Прекрасноволосого». А люди низкого происхождения оценивали дурные поступки такими словами: «Наши предки никогда бы так не поступили».
Семейные традиции являлись этическим стандартом для молодежи. Четкой линии, которая разграничивала бы добро и зло, не было. Существовала, конечно, золотая середина, как и у всех других народов. Германские народы знали, что определенные действия, в первую очередь воровство, убийство и некоторые другие, приносили человеку бесчестье, кем бы ни была его жертва; они хорошо понимали, что убийство и оскорбления – это зло, но это не означало, что всякого человека, не совершающего подобных деяний, можно назвать честным человеком. Традиции помогали германцу понять, что для него плохо, а что – хорошо. И это различие принималось с полным моральным одобрением. Взять деньги за убийство, например, для многих людей считалось почетным и вполне приличным; но если встречалась семья, которая похвалялась тем, что никогда не давала денег своим родственникам или всегда требовала уплаты двойного штрафа за убитого родича, то выходцев из нее считали ничтожествами. Это оскорбляло честь всего народа. Исландское слово fe5rungr со временем стало означать мошенник, негодяй, безнравственный человек, иными словами, человек без чести. Это изменение, несомненно, имело свои причины или могло их иметь; новое значение этого слова вполне соответствовало тому духу, который порождал клановую мораль. Этический стандарт не основывается на том, что в целом подходит для всех; неоспоримое, то, что все соглашаются считать добром или злом, представляет собой грубое среднее, формируемое путем сопоставления «чести» отдельных людей. У каждого слоя общества – своя собственная честь, «фамильное наследие», которое во что бы то ни стало необходимо сохранить в таком виде, в каком оно было ему передано, и поддерживать, согласно его природе. Честь – это участок земли, на котором родились мои предки и я сам; которым мы владеем и который нас кормит; каким бы он ни был: большим и богатым, с тучными стадами и плодородными почвами или, наоборот, с бедными, песчаными почвами, но это – наша честь. Честь – это духовный двойник земли и всего того, что на ней находится, это – все наши коровы, овцы, кони и наше оружие, и главное – не их количество или качество, а то, что они наши.
