Жестокость жизни находит отклик в его душе; он должен жить с ней, чувствовать, что его пульс бьется в таком же бешеном ритме, что и пульс того, что находится снаружи и вокруг него. Он стремится сделать свои картины еще живее, еще богаче, используя все цвета и оттенки. Красота переполняет его, и в своем горячем стремлении ничего не утратить он нагромождает одну картину на другую; ужас и великолепие жизни возбуждают его до такой степени, что он изображает своих врагов исполинами с множеством голов и всеми мыслимыми атрибутами устрашения; его герои имеют сверхъестественные размеры, их волосы – из золота и серебра, а мощь – превосходит мощь богов.
Нет ничего удивительного в том, что творения кельтов нередко поражают и изумляют своими гротескными преувеличениями, это лишь больше привлекает нас. Преувеличение – естественное следствие страстного чувства, которое черпает силу в восприимчивости души к тому, что ее окружает.
Такая интенсивность духовной жизни совершенно чужда скандинавам; мы не найдем ее у них даже в виде исключения. В сравнении с кельтом германец суров и сдержан, он – дитя природы, еще не совсем проснувшееся. Германец не может точно сформулировать, что он чувствует, будет долго и путанно объяснять, и понять его трудно. Он искренне привязан к стране, окружающей его природе; долины и реки наполняют его душу скрытой нежностью; но его чувство дома еще не превратилось в любовь. Его восхищение природой приглушенно звучит в его речах и мифах, но он не способен разразиться песней, восхваляющей красоту мира. Он не ощущает необходимости распространяться о своих чувствах к женщине, может лишь поведать о каких-нибудь практических моментах. Тема любви появляется в его поэзии только тогда, когда она становится трагической. Иными словами, германец никогда не выдает своих чувств, он говорит о них только в связи с каким-нибудь событием. Северяне ничего не рассказывают о себе; и только тогда нарушают обет молчания, когда речь заходит о тяжелых и жестоких испытаниях, которые нередки в его жизни. Отсутствие событий не заставляет его обратиться к своему внутреннему миру и никогда не открывает шлюзы для потока раздумий или лирики – оно просто наводит на него скуку. Кельт встречает жизнь с открытой душой; готовый к любым впечатлениям, он не позволяет ничему упасть мертвым к его ногам. Германец не лишен страстного чувства, но он не способен отдаваться жизни без остатка.
Как бы ни складывалась его судьба, он прежде всего должен оставаться человеком чести. Все, что происходит в его душе, должно согласовываться с его понятием о чести; необходимо отбросить все страсти и держать их в себе, пока они не найдут своего выхода в этом направлении. Мужская дружба и любовь к женщине никогда не находят выражения ради самого чувства: викинг рассматривает их как способ повысить свою самооценку, и это, соответственно, усиливает его ответственность. Эта простота восприятия мира выражается в его поэзии, которая, по сути своей, состоит из песен и рассказов о великих мстителях, поскольку свершение мести – это высший акт чести, концентрированное выражение его внутренней жизни, ее внешнее проявление. Его поэмы об отмщении отличаются интенсивностью чувств, поскольку месть для германца не просто повторение содеянного, а способ духовного самовыражения, демонстрация своей силы и значимости; благодаря этому горечь поражения или радость победы открывают запечатанные глубины его ума и наполняют его слова страстью и нежностью. Ограничение, порождающее красоту и силу тевтонской поэзии, заключается в том, что в ней выражаются только те чувства и мысли, которые превращают человека в мстителя и побуждают его наказать обидчика, все остальное остается в тени. Женщины предстают в его поэзии как богини, валькирии или как предмет раздора, побуждающий мужчину действовать; во всех остальных случаях не заслуживают особого упоминания. Дружба, величайшая для германца вещь на земле, упоминается только тогда, когда друзья соединяют усилия в борьбе за честь и восстановление прав.
Поэзия германцев наполнена страстью, но она похожа на гейзер, то бьющий из земли, то исчезающий, – она не способна изливаться лирическим потоком. Она впечатляющая, мощная, но трезвая и сдержанная. Эпические произведения германцев отмечены искренней простотой и ограниченным воображением, которое сдерживают прочные границы существования в условиях постоянной борьбы. Герои сказаний сравнимы по своим масштабам с историческими личностями, а их сила редко превышает человеческие возможности. В их жизни нет такого лихорадочного биения пульса, как в жизни кельтов, который порождается чрезмерной восприимчивостью, стремлением проживать каждый момент жизни в том же ритме, в каком живет все окружающее, или неспособностью противостоять ритму своего окружения. Реакции северянина на влияние извне запаздывают, и создается впечатление, что все его поступки диктуются исключительно влиянием изнутри. Импульс, порождаемый внешним миром, не наносит смертельного удара его душе, поскольку его сила уменьшается, испытывая на себе воздействие его натуры.
Существует лишь одна страсть, способная высвободить эту накопленную энергию: месть.
Реакция германца на то или иное событие зависит от того, что произошло в прошлом или произойдет в будущем; от события, случившегося с ним или с его предками, или от события, которое поможет улучшить положение его самого или его потомков. Он не живет моментом, он использует этот момент для рассуждения: поможет ли оно достичь цели или нет? Он не испытывает ненависти к какой-нибудь вещи из-за нее самой или по своему желанию; ибо если он получает шанс отомстить, отказавшись от ненависти, то он изгоняет ее из своей души; если же он видит шанс использовать ее себе во благо, то его ненависть выплескивается наружу. Однако это вовсе не означает, что германец выходит из себя, стремясь возместить нанесенный ему ущерб.
Мститель прежде всего остается сыном, мужем, отцом и членом общины; дело заключается вовсе не в том, чтобы забыть на какое-то время о своей человечности; наоборот, все свои человеческие качества он вкладывает в дело мести и ведет себя соответственно. Именно в эти моменты безудержного отстаивания своих прав тевтон поднимается до морального величия – и в этом заключается для нас проверка на способность понять его. В отношении тевтона к жизни имеется что-то, что с первого же взгляда заставляет нас забыть о фамильярности, и если в наши дни мы не ощущаем исходящего от него холодка, то это лишь благодаря романтической литературе XIX в.
Охваченные любовью, поспешной и нерассуждающей, поэты и историки сгладили сильные и своенравные черты героев саг, превратив эти суровые фигуры в банальных героев и любовников. Древние характеры были бездарно модернизированы – чтобы сделать их более приемлемыми для восприятия современным человеком. Жестокость и непримиримость северян оказалась в тени их героических поступков и великодушия; при общем молчаливом согласии их стали считать недостатками характера, в то время как на самом деле эти качества были заложены в основе их культуры. При первом взгляде на повседневную жизнь германцев они покажутся нам узколобыми и бесчеловечными. Однако то, что мы называем ограниченностью, на самом деле является цельностью характера. Эти суровые северяне были справедливыми, набожными, милосердными, отличались моральной устойчивостью, но всего этого было недостаточно, чтобы оставаться людьми в современном понимании этого слова.
