Недостаток пищи – привычное дело в мире людей; великодушные древние боги подарили людям, среди прочих многочисленных даров, пояса, которые можно затянуть потуже, чтобы заглушить боль в пустом брюхе. И если бы люди не смогли приспособиться к природе и не научились бы использовать самые сокровенные источники пищи и не усвоили бы закон о ритмичном чередовании сезонов, их сага завершилась бы очень скоро. Законы об охоте и защитные меры для сохранения дичи, несомненно, подсказали людям те же самые боги, которые подарили им заветные пояса.
Естественно, люди замечают гораздо больше, чем им нужно для простого самосохранения. Юношей учили не только лежать в засаде и ждать появления дичи, но и ловить самых быстрых животных на бегу и самых редких птиц на лету. Естественно, познание природы ограничивалось лишь тем, что могли увидеть глаз и услышать уши; там, где возможности органов чувств иссякали, знание заканчивалось. Почему перелетные птицы улетают осенью на юг, а ползучие гады скрываются под землей, человек мог только догадываться. Человек той эпохи обладал пытливым умом и имел свое мнение на этот счет; я не ошибусь, если скажу, что его практические знания были глубже и обширнее, чем научные познания современных ученых. Мудрость – понятие относительное, она не может рассматриваться как критерий, с помощью которого можно оценивать явления разных категорий. В современном мире миф не способен заменить науку, но следует признать, что он был ее предтечей, обращаясь к мифу, человек получал ответы на самые сложные вопросы – вопросы устройства мира. Признав это, мы проникнемся уважением к мифам, к их прямому характеру. Если мы будем относиться к ним с надлежащей серьезностью, то увидим, что они полны глубоких знаний и верного понимания природы.
Охотничьи приспособления, умение ориентироваться на местности и меры по защите дичи от полного истребления говорят о том, что людям издавна известны многие сокровенные тайны природы. Эти знания нередко отображались в загадках, например в норвежской загадке о пауке: «У него восемь ног, четыре глаза и живот над коленом». Или о куропатках: «Кто эти девицы, проходящие над землей, к удивлению своего отца? Белый щит они носят зимой, а черный летом»
[40].
Взгляните, как «дикие люди», дети природы, что до сих пор обитают в дебрях Амазонки, изображают птиц и животных, воспроизводят их повадки, заботу о потомстве. Все это они передают с высочайшим искусством и правдоподобием.
Для европейских наблюдателей было удивительно, что близкое знакомство примитивного человека с природой крайне редко отражается в ее импрессионистическом описании или изображении. По-видимому, искусство реалистического рассказа является исключением среди не знающих письменности народов, чьи песни и рассказы собирают миссионеры и этнографы современности. А наше предположение о том, что человеку потребовалось очень много времени, чтобы научиться изображать вещи такими, какими он их видит, подтверждается эпической поэзией народов, которые, подобно грекам и тевтонам, могли превратить свою народную поэзию в литературу еще до того, как их мысли обратились к философии или теологии. Судя по поэмам Гомера, «Беовульфу» и «Эдде», мы имеем полное право сказать, что наши предки не обладали реалистической спонтанностью.
В народной поэзии мы не находим изображения постоянно изменяющейся и многогранной реальной жизни; здесь – все несколько искусственно, все стилизовано. Землю называют широкой, изрезанной дальними дорогами, и эти эпитеты с утомительным постоянством повторяются всякий раз, когда речь в стихах идет о земле; день неизменно начинается с того, что рассвет простирает из-за горизонта свои розовые длани, а ночь опускается подобно покрову.
Народная поэзия не может обойтись без установившихся формул, указывающих на различные действия и события; эти события обозначаются постоянными эпитетами, которые раз и навсегда выражают определенную идею. В эпическом произведении волы неизменно «тащатся», а корабль всегда быстроходен: он летит на всех парусах; он крепок, красив и имеет много гребцов. Сказители древности справедливо сравнивают суда с конями, которые, словно буруны на волнах, галопом несутся по морю. Судно, на которое возложили мертвое тело конунга Скильда, названо «льдисто искрящимся», но это вовсе не означает, что событие произошло зимой.
Поэма «Беовульф» содержит живописное описание сцены перед битвой: «Морозным утром, / в руках сжимая копейные древки, / повстанут ратники, / но их разбудит / не арфа в чертоге, / а черный ворон, / орлу выхваляющийся / обильной трапезой, / ему уготованной, / и как он храбро на пару с волком / трупы терзает!»
[41] Ознакомившись с множеством источников, мы понимаем, что условности пронизывают весь текст. Предвкушения птицы и зверя вовсе не говорят о том, что сражение будет более яростным, а количество погибших превысит число жертв в других битвах, – нет, волк и орел всегда с нетерпением ожидают начала боя, они неизменные участники любой битвы.
В исландских сагах «сидящий на сосне наблюдатель», иными словами, орел, по окончании битвы покидает свой высокий пост, чтобы рвать на куски тела погибших. «Сотрясатель ветвей» или «срыватель ветвей» – таким эпитетом Гудрун, оплакивающая свое одиночество, называет ветер. Вот ее слова: «Я одинока, / что в роще осина, / как сосна без ветвей, / без близких живу я, / счастья лишилась, / как листьев дубрава, / когда налетит / ветер нежданно!»
[42]
У германских народов короля неизменно называли «шлемоносцем-воителем», «кольцедробителем» или «кольцедарителем»: «Клялись мы честью / служить исправно / кольцедробителю, / нас одарившему / одеждой битвы, / мечами, кольчугами, / коли случится / нужда в подмоге», а его воинов – «получателями колец», «брагопийцами» и «щитобойцами-воителями».
После убийства Фафнира птицы в кустах обсуждают Сигурда и Регина, и одна из них говорит: «Вот конунг Сигурд, / обрызганный кровью, / Фафнира сердце / хочет поджарить; / мудрым сочла бы / дарящего кольца, / если б он съел / сердце блестящее»
[43]. А Гудрун после того ужасного деяния, которое она совершила по отношению к своим сыновьям, говорит несчастному Атли следующее: «С медом ты съел / сердца сыновей – / кровавое мясо, / мечи раздающий! /…Не подзовешь, / не возьмешь на колени / Эйтиля с Эрпом, / веселых от пива; / не увидишь, как дротики / крепят на древки, / гривы стригут, / скачут верхом!» И тот же самый поэт, который заставил Гудрун произнести эти слова, восхваляет спокойствие Гуннара в логове змей, когда он отказался сообщить, где спрятано сокровище Нибелунгов, ибо «так должен смелый кольца дарящий – добро защищать»
[44].
