Сигмунда сын
в кольчуге стоит:
день лишь ему,
но время приспело!
Взор его зорок —
взор воителя,
друг он волкам,
Но чаще мы читаем, как мальчик крепко схватил мужчину, подвергавшего его наказанию, за бороду и совершил свое первое убийство в том возрасте, когда другие дети еще держатся за юбку матери. Или, быть может, у детей будет столько силы, что они сами сумеют вернуть себе жизнь. Сын херсира Ас грима из Телемарка должен был умереть сразу после рождения. Когда раб отправился копать могилу для нежеланного новорожденного, все присутствующие услышали, как младенец проговорил: «Верните меня к матери; здесь, на полу, очень холодно; какое другое место лучше подходит для мальчика, чем очаг его отца? Отложите заступ, не тревожьте дерн – меня ждет будущее среди людей». Пораженный Асгрим не посмел загубить невинную душу, назвал сына Торстейном и предрек ему славное будущее («Прядь о Торстейне Палаточнике»).
Но если дети служили очень точным показателем состояния души рода, это вовсе не означало, что человек должен был дожидаться появления потомства, чтобы убедиться, как его жизненный корень грызет бесчестье. Для исландца выражение «храни свою честь» совершенно идентично выражению «храни свою удачу»; когда он говорит: «Не думаю, что смогу сберечь свою честь, если буду сидеть и ничего не делать», его слова имеют вес, поскольку это высказывание для сердца, а может быть, и для разума, ибо оно равно стремлению избежать смерти и сохранить свою жизнь.
Честь, как и душа, существует в реальности, и потому надежда воскреснуть во славе помогает победить страх смерти. Герой радуется не только тому, что его имя после гибели будет произносить множество людей; его уверенность в будущем лежит в убежденности в том, что в упоминании и восхвалении его имени его глубинная сущность распространится широко, управляя и наслаждаясь, живя новой жизнью. Когда норвежец говорит: «Этот родственник умер, и этот тоже, все должны умереть, но я знаю, что никогда не умирает – слава человека погибшего с честью»; когда Беовульф успокаивает Хродгара в его горе, говоря: «Мудрый! Не стоит / печалиться! – должно / мстить за друзей, / а не плакать бесплодно! / Каждого смертного / ждет кончина! Пусть же, кто может, / вживе заслужит / вечную славу! / Ибо для воина / лучшая плата – / память достойная».
Эти слова в то время, когда они были произнесены, вероятно, не означали больше того, что мы вкладываем в них, читая эти строки сейчас. Они имели свою силу в то время, когда реальность простиралась гораздо дальше той границы для посмертной славы, которую мы можем себе представить; мы можем адекватно оценить эту реальность, заменив это понятие несколько иным: перерождение или воскресение.
Поэтому жить во славе после смерти, и лучше всего столько же времени, сколько будет существовать мир, было самой заветной мечтой тевтона. Это слово его губы произносили в самые торжественные моменты жизни: когда Хёскульд приветствует своего сына Олава Павлина, благословляя его новый дом, он желает, чтобы его благополучие приняло такую форму: «Я искренне верю, что твое имя будут помнить очень долго». И жажда славы царствовала во всем германском мире. Мечта о посмертных почестях, о том, что слава не умрет вместе с самим героем, звенит, не умолкая, и в христианской поэме «Хелианд»
[63], и во всех творениях героических поэтов. «Человек счастлив стоять твердо со своим господином, он с радостью умрет вместе с ним. И мы все последуем за ним, не щадя своей жизни, умрем вместе с королем в чужой земле. И тогда мы обретем честь и добрую славу среди тех, кто придет после нас» – так святой Фома подбадривал других учеников Христа, «Небесного Конунга». Англосаксонский мореплаватель, который не мог добиться от Христа, чтобы тот утихомирил бурю, бушевавшую изнутри и снаружи, держался той же веры в суждениях, вынесенных в адрес умерших. Для него весь мир, лишенный надежды, пребывает в скорби, в хаосе бед, страданий, разбитых надежд и разлук там, где человек ищет встречи. Но он не может найти ничего вечного. Болезни, старость и войны, объединившись, грабят человечество. И потому можно надеяться лишь на одно – добрую память потомков. Он советует: пользуйся жизнью, пока не пришел конец, храбро сражайся с врагами и демонами, чтобы дети людские воздали тебе хвалу, и твоя слава будет жить среди ангелов. Он родился поздно и считал зрелые годы мира его концом; времена, когда люди жили и верили в жизнь, дарили драгоценности и ловили удачу, пока имели силы, эти времена давно миновали – таков был его приговор. И с постоянством разочаровавшегося человека он обвинял во всем саму жизнь и показывал всем ее тяжесть, которую невозможно облегчить. Но хотя циники во все времена одинаковы, их презрение несет на себе печать их возраста и места проживания. Один говорит: «Ну что ж, будем есть и умирать», другой: «Будем пить и умирать», а мореплаватель произносит: «Умрем же так, чтобы о нас помнили».
Если считать славу чем-то, что живет исключительно в словах других, что зависит от доброй воли незнакомых людей и от их способности оценить великие дела, тогда это было бы слишком неопределенным значением, чтобы примирить тевтона со смертью или даже сделать смерть выгодой. Радость, которую приносит громкая слава, имела неукротимую силу и свою идеальную ценность в том, что она основывалась на реальном положении дел. Жизнь во славе после смерти была для тевтона реальной жизнью.
Нам довольно легко понять тот энтузиазм, который испытывали древние люди при мысли о посмертной славе. Мы быстро замечаем огонь и в их словах, но вряд ли способны ощутить их умение распространять тепло. Современный читатель, вероятно, думает, что он оказывает поэту большую честь, воспринимая его слова в духовном смысле, но на самом деле своим восхищением он убивает их реальное значение. Другое объяснение той ценности, которой обладает имя человека, можно найти в древнем предупреждении бойцам, которое находим в наставлении для хирда (боевой дружины) норвежских королей: «Помни, что тот, кто однажды умрет обесчещенным, никогда уже больше не станет храбрецом, но если он умрет, добившись звания храбреца, то память о его славе будет жить вечно». Мы видим, что здесь старое чувство реальности выражено с предельной ясностью. Если нам удастся, помня о том, как ценилась слава человека после его смерти, воспринять это поучение буквально, каким оно, в сущности, и было, то мы сумеем понять, как искренне и совершенно серьезно древние люди мечтали о великой славе.
Таким образом, имя человека, который носит его по праву победителя, отрывается от него и кладет к его ногам весь мир; его слава не меркнет и после смерти, потому что она имеет душу, вернее, это сама душа. Когда человек умирает, вся его жизнь сосредоточивается в его чести, в посмертной славе и живет своей жизнью. Она может в любой момент вселиться в новое тело и вдохновить его на жизнь во славе и удаче. Когда его имя присваивают родственнику, то душа снова является на свет, словно герой и не умирал. Он вернулся, говорят люди.
