случайные признаки героической души, точно так же, как твердость и холод камня – вовсе не случайные признаки тела, которое «надевает» на себя душа камня. В сагах постоянно повторяется мысль, что будущего вождя можно узнать по глазам. У него очень пронзительный взгляд, точно такой же, какой бывает у истинных повелителей войны – так говорили о Хельги Убийце Хундинга. То же самое читаем и о рождении Сигурда: «Сказывают так, что Хьордис родила мальчика-сына, и отвезли мальчика того к Хьялпреку-конунгу. Обрадовался конунг, когда увидел острые те глаза, что были у него во лбу, и сказал, что ни с кем он не будет схож и никому равен. И окропили его водою и дали ему имя – Сигурд»
[67].
В сагах такой взгляд являлся главным признаком благородства; он мог подчинять себе и укрощать людей и животных. Убийце Сигурда пришлось два раза выйти из зала ни с чем, ибо взгляд Вёльсунга обладал такой силой, что не многие осмеливались смотреть ему в глаза. Кони не смели растоптать Сванхильд, пока на ее лицо не набросили мешок, ибо она была «как солнечный луч, светлее ясного дня».
Взгляд витязя Оло был таким суровым, что разил врага сильнее оружия. По свидетельству Саксона Грамматика, самые храбрые цепенели от страха, увидев его глаза. В хронике «Деяния данов» летописец поведал, как этот витязь явился ко двору короля соседнего государства. Дочь короля любила на пиру, проходя по залу, осматривать гостей; по лицам она судила об их нраве и положении. Посмотрев в глаза Оло, она трижды падала в обморок. «Этот герой – королевского рода», – сказала дева. Пирующие пожелали, чтобы гость сбросил капюшон. Когда Оло сделал это, люди онемели от восхищения, увидев его красоту и светлые кудри, но он стоял, опустив глаза, «чтобы никого не напугать».
Дева, упомянутая в хронике, несомненно, обладала даром прозорливости, «люди верили, что она смогла прочитать будущее Оло по выражению его лица», – сообщает Саксон Грамматик. Впрочем, будущего короля можно распознать, не обладая особым даром. Человек высокого рождения не сможет скрыть свою сущность, даже если наденет лохмотья, обвяжет голову платком и будет поставлен крутить жернова – люди все равно заметят, какой у него острый взгляд, и поймут, что этот юноша не мог родиться в семье раба. Хельги из рода Вёльсунгов, скрываясь от конунга Хундинга, «не мог укрыться иначе, как одеться рабыней и начать молоть зерно». Юноша вращал жернова с такой силой, что камни едва не разлетелись в разные стороны:
Сверкают глаза
у рабыни Хагаля, —
уж не мужчина ли
жернов вращает?
Ломается жернов,
грохочет основа!
Тяжелая доля
досталась герою;
вождю довелось
зерна молоть!
Руке той привычна
меча рукоять,
а вовсе не палка,
Красота и сила принадлежат его хамингье, его натуре. Высокий, статный, красивый – той самой благородной красотой, в которой нет никаких простонародных черт, – он обречен стать вождем, и никем иным. Когда душа такого человека рождается вновь, она создает себе тело с такими же членами, с такими же глазами и волосами, ибо иначе быть не может. Или, лучше сказать, сама душа златовласа, голубоглаза и стройна – такова ее истинная суть.
Все эти индивидуальные качества души можно определить одним словом – удача. Душа – это удача во всех смыслах этого слова, которая раскрывается перед нами, когда мы внимательно следим за ее делами в течение полного цикла. И когда удача заканчивается, то заканчивается и сама жизнь, но не потому, что она зависела от определенных внешних условий, а потому, что само существование человека прекращается, когда от него отворачивается удача. Быть удачливым, обладать удачей – значит жить полной жизнью.
Эта жизненная сила в человеке, которая проявляет себя различными способами, согласно нашей терминологии, очень точно называется душой, но мы можем назвать ее жизнью или существованием, не исказив при этом ее смысла. Здесь проявляется радикальная разница между примитивным и современным опытом. Когда мы задумываемся об идеях, лежащих в основе нашего исследования сил, которые движут нами и движутся в нас, у нас возникает образ чистого, незамутненного потока чувств и настроений; жизнь – это то общее, что объединяет нас со всеми другими существами, и когда она использует чисто человеческие свойство и составляющие, то превращается в жизнь человека. У наших предков дело обстояло наоборот: жизнь, по их представлениям, могла быть только человеческой, и не просто человеческой, а личной, такой же личной, как имя и прозвище. Сила и результат, на наш взгляд, так далеки друг от друга, что мы можем задать себе вопрос: посмотрим, к какому результату приведет приложение этой силы; для примитивного разума сила и результат – это одно и то же, и растут они вместе.
Стоит только заменить слово «душа» на слово «хамингья», как наш бледный взгляд на жизнь превратится в полнокровную и мускулистую идею прошлого. Хамингья – это природа, которая может действовать в определенной манере и только для достижения той цели, которая заключена в ней самой. Хамингья – это свойство, которое может проявить себя в тех или иных личностях, но, с другой стороны, должна произвести свой предопределенный эффект. Эти конкретные честь, волю и судьбу должны создать те или иные личности с их особыми взаимоотношениями внутри и снаружи. Поэтому хамингья в одном случае проявляется в виде человека, в другом – как нечто человеческое, в третьем – как личность, в четвертом – как сила, но всегда сохраняет саму себя, не более и не менее. Ее природе безразлично, как она проявляется – идет ли во главе армии, создает ли тело того или иного рода или исходит из человека в почву и заставляет семена прорастать. Удача – это, как мы уже выяснили, закрытое целое, полное и неделимое. Поэтому любое качество человека обладает всей силой хамингьи; посмертная слава заключает в себе живую душу или живое человеческое существо. В этой однородности жизни заключено необходимое условие для таких выражений, как, например, две старые английские поговорки: «Язычник пал, лишенный фрита, на поле боя» и «Для него пришло время расстаться с фритом». Эти слова нельзя понять, если рассматривать их только с одной стороны – как свидетельство того, что жизнь на земле была для предков англосаксов, в первую и главную очередь, общей жизнью в составе фрита; нельзя их считать и примерами поэтического использования слова «фрит» в смысле «душа». Объяснение лежит гораздо глубже; фрит на самом деле был формой жизни, а это, по мнению германцев, означало саму душу, поэтому потерять фрит и удачу в буквальном смысле означало погибнуть.
Мысль древних людей не занимал контраст между душой и телом. В жизни присутствует контраст между материальным и духовным существованием, и различия между двумя формами проявления человеческого существа достаточно велики, чтоб заставить человека думать, но не слишком широки, чтобы превратить их в два враждебных устройства. Ни один человек не будет оспаривать способность души отделить себя от тела, чтобы зажить свободной, ничем не ограниченной жизнью, в то время как тело, вероятно, в реальности остается пустым, словно дом без жильца. Душа может идти куда захочет, действуя от имени человека. В «Историю лангобардов» Павла Диакона включен рассказ о сне короля франков Гунтрамна. Однажды, охотясь, он почувствовал ужасную усталость и улегся спать у реки; проснувшись, он вспомнил, как во сне перешел реку по железному мосту и отправился в горы, где лежали большие запасы золота. И душа была права, ибо, когда люди раскопали место, указанное королем, они отыскали огромное сокровище. Слуга, который сидел на берегу и держал на коленях голову короля, поведал, что, когда Гунтрамн уснул, из его рта вылетела небольшая змейка и поползла к ручью. Змейка сновала у воды, пока слуга не положил поперек него свой меч; она перебралась на другой берег и тут же скрылась в скальной расщелине. Через некоторое время змейка вернулась тем же путем к королю.
