Глава 10
Душа человека – душа клана
Древний образ жизни не был основан на интересах отдельной личности, человек всегда опирался на семью в поисках ресурсов для своей воли и судьбы. Честь, которую человек передавал сыну по наследству, молясь о том, чтобы он поднял ее высоко, словно знамя, являлась частью той чести, которую родичи одного клана должны были хранить сообща и которая их объединяла. Отец радовался, узнав себя и своих родственников в своих сыновьях и если, как гласит поговорка, «видел удачу семьи» в своем сыне.
Все члены семьи имели одну общую душу и делили один ум на всех. То, что радовало одного родственника, не казалось другим чем-то несущественным. Все они составляли единое тело, способное как к росту, по мере того как их фрит и честь расширялись, так и к усыханию. Все родственники были одинаковыми, как олени одного стада, имеющие общую оленью душу. Боль, которая охватывала всю цепь родственников, когда одно из ее звеньев получало удар, усиливалась многократно, ибо одинаковые по силе страдания испытывал каждый родич; следовательно, боль и страдания одиночки не имели такой сокрушительной силы. Тело и душа каждого родича чувствовали, что в пределах фрита свершилось что-то недоброе, задолго до того, как появлялся гонец с новостями. У всех была одна общая жизнь, смерть одного из родичей приближала смерть всего рода. Страх перед этой угрозой объединял род сильнее, чем любовь и привязанность.
Естественно, вся семья не умирала вместе с отцом, по крайней мере не одновременно, но мы уже хорошо знаем, как фатально гибель одного родича влияла на будущее всех членов его семьи, как тщательно все должны были следить за своим духовным здоровьем, как страстно они желали возвышения души и страшились ее падения. Товарищи умершего по фриту чувствовали себя обреченными и могли спасти свои жизни только энергичным сопротивлением семенам смерти, попавшим в организм клана.
В валлийской истории есть такой эпизод: король спрашивает незнакомого ему родственника: «Кто ты? Мое сердце бьется навстречу тебе, и я чувствую, что мы с тобой одной крови». Эти слова относятся к тому времени, когда каждый родственник ощущал биение общего сердца фрита в своей груди. «Ему рассказал об этом хуг (дух)», – мог сказать норвежец, ибо он ощущал по движению удачи внутри себя, что приближается удача его удачи. Аналогичным образом он чувствовал приближение врага по тому, как враждебная удача «обволакивала» его удачу и ослабляла ее. Оддню, дочь уважаемого исландского бонда Гейтира, была соблазнена знатным норвежцем, дружинником конунга Олава, зимовавшим в доме ее отца в Кросавике. Когда ребенок родился, брат Оддню велел «вынести» младенца – то есть унести его за пределы дома и бросить на произвол судьбы. Ребенка нашел сосед и усыновил. Когда мальчик подрос, он, играя, забегал в дом своей матери. Однажды он вбежал прямо в комнату, как часто делают дети, и растянулся на полу; его дед рассмеялся, а Оддню заплакала. Маленький Торстейн подошел к Гейтиру и спросил, почему тот смеется. Старик ответил: «Потому что я увидел то, чего не мог видеть ты. Когда ты вошел, перед твоими ногами пробежал белый медведь, и ты споткнулся, поскольку он неожиданно остановился, увидев меня; я думаю, что ты, вероятно, более высокого рода, чем все мы считаем». Увидев истинную душу ребенка, Гейтир почувствовал, что тот одной с ним крови, и, когда вечером мальчик собрался идти домой, старик попросил его прийти снова, добавив: «Я думаю, здесь живут твои родичи» («Прядь о Торстейне Бычья Нога»).
Родственники имеют одну душу на всех, но, естественно, все они отдельные личности. Клан в целом нельзя уподоблять многоголовому существу, семья – это общность индивидуумов, однако связь между ними так сильна, что конфликт между одним из них и кланом в целом совершенно немыслим. Индивидуальность, которая превращает каждого из них в личность, обладает сходными очертаниями, это что-то вроде стати, по которой узнают сыновей одного отца. Родичи принадлежат друг другу, они составляют единое целое, и каждый из них включает в каждое свое действие общую душу.
В те далекие времена общество не придавало отдельной личности большой значимости. Человек, думающий и действующий в одиночку, – это достижение последних веков. В древности такое одиночество было абсолютно невозможно. Идеи такого человека, будь они даже идеями гения, погибли бы, как погиб бы он сам, не оставив и следа. «Сосна, у дома / возросшая, сохнет / корой не укрыта; / и человек, / что людям не люб, – / зачем ему жить!»
[72] – говорится в эддической песни «Речи Высокого» (Havamal); и эти слова надо понимать буквально. Дерево, одиноко стоящее посреди поля, быстро зачахнет, поскольку тратит все свои силы, чтобы бороться с разрушительным действием ветра.
Человек не может существовать отдельно от фрита, разве только как обесчещенный или раб, в котором сохранилась лишь животная сторона человеческой жизни, и то ее малая часть. Человек без семьи считался получеловеком, поскольку не принадлежал ни к одному клану. Человек клана свободен, поскольку он часть цепи родственников и его не может сокрушить никакая сила; человек без семьи стоит один-одинешенек и поэтому должен иметь покровителей наверху.
Стоять в цепи родственников означало быть частью твердо установленного порядка, который не могли изменить ни гений, ни сила ума. Наши предки считали, что родичей следует посвящать в свои планы еще на стадии их зарождения, и если случалось так, что один член клана испытывал неприязнь к кому-либо из родичей, то его упорное желание насолить тому становилось известно всем, и члены рода могли принять меры. В те времена человек не мог хитростью или убеждением нарушить коренные основы жизни общества, не будучи задушенным им. Человек был звеном в цепи родственников и мог добиться лишь того, что можно было сделать, не разрушая эту цепь.
Но с другой стороны, было бы слишком поспешно и к тому же совершенно необоснованно заявлять, что человек клана был более предсказуемым, ограниченным и обладал не таким сильным характером, как отдельные индивидуумы нашего времени, и что он имел меньше возможностей развивать свою личность. Пока сила человека была обращена наружу и не нарушала его фрита и чести, у клана не было другого выбора, как только защищать неуправляемых членов или изгонять их из своих рядов, а здоровое стадо при этом не страдало. До тех пор, пока действия индивидуума вдохновлялись честью и судьбой и были продиктованы стремлением продолжить подвиги предков, он мог покидать клан и увлекать за собой своих родственников. Фрит отдавал их на милость этого человека и его удачи. Тот факт, что он сам является частью души клана, позволял ему создать единомыслие. Человек, который владеет десятью или сотней душ, не только обладает внутренней силой, которой нет в человеке, чья жизнь заключена в его собственном теле, но и большими возможностями для того, чтобы стать человеком сильного и многостороннего характера.
Фрит был конституционным законом, более строгим, чем современные законы, но это была сила, которую можно было использовать и во благо, и во зло. Человек мог пробиться в самый центр удачи и подогнать ее под себя; он мог собрать души других и сделать их зависимыми от своей души, а потом бросать этих людей на любой приглянувшийся ему объект до тех пор, пока будет уверен в себе и в своей удаче. У него почти нет той формальной власти, которую сильный человек может захватить и использовать с помощью своих талантов, храбрости, инициативы, умения, ума, наглой самоуверенности; но у него есть кое-что получше: он делает других людей частью своих замыслов и желаний, и его душа поглощает их. Сильные люди используют своих товарищей, как свои конечности.
