Глава 11
Рождение
Душа проявляет свои качества и силу в кругу друзей, но хамингья клана не ограничивается человеческой оградой, окружающей священное поле. Душа не рождается заново с каждым новым поколением и не обновляется с каждой группой родственников, вступающих в жизнь. Она движется дальше; она, несомненно, живет в сыновьях сыновей, которые, как надеются все родичи, будут сменять друг друга и впредь. И она возвращается назад, через определенный отрезок времени, обнимая всех бывших родственников, и уходит за их спинами в первобытную тьму, откуда вышли их отцы.
Душа, работающая без устали в каждом новом поколении, является наследием предков, которые всегда разрешали ей действовать по своему разумению, никогда не позволяли ей хиреть и распадаться, но охотно собирали в кулак всю свою честь, чтобы хамингья росла, выходя за свои пределы.
Откуда Харальд Прекрасноволосый получил свою королевскую удачу, свою королевскую душу с ее ненасытной жадностью, с ее планами объединить Норвегию в одно государство и свою энергию, позволившую ему выполнить эту задачу? Этим вопросом задавались уже в прошлом, и, по крайней мере отчасти, ответ был найден. Согласно легендам, основа его души была наделена удачей разного рода. Он сам был сыном Хальвдана Черного, выдающегося властителя, победоносного и удачливого в урожаях. Первой женой Хальвдана была Рагнхильд, дочь Харальда Золотобородого, конунга Согна. Когда она родила ему первого сына, ее отец забрал мальчика к себе домой, дал ему свое имя и королевство и воспитал его. Однако этот Харальд умер молодым, примерно в то же самое время, что и его дед; после этого имя Харальд – вместе с душой – перешло к его младшему брату, несмотря на то что он был рожден другой матерью, также по имени Рагнхильд, дочерью Сигурда Оленя, конунга Хадаланда. Таким образом, Харальд I получил свою великую королевскую удачу из различных источников. Мы с полным правом можем сказать, что первый король Норвегии имел очень сложный характер.
Семья Хальвдана стала самой могущественной в Норвегии, поскольку ее члены понимали, как вливать разные источники жизни в свой род и наполнять свою хамингью до такого состояния, чтобы она переливалась через край.
Древние предки жили в потомках, наполняя их своей волей и повторяя, благодаря им, свои достижения. Напоминание об ушедших родственниках всегда потрясает живую душу; ибо, если переселяющаяся душа просто повторяет себя и спасает себя тем, что снова и снова обретает жизнь, покинув старое тело и вселившись в новое, дети превращаются в ушедших отцов и дедов и поддерживают их честь и славу своей жизнью. Поскольку одна и та же душа, которая когда-то оживляла предков, теперь передает их наследникам честь и фрит, настоящее не исключает прошлого. Идентичность хамингьи, принадлежащей клану, включает в себя всех ушедших.
Здесь нет вопроса о прошлом и настоящем в том бескомпромиссном смысле, в котором он ставится у нас. Наш взгляд вперед упирается в туман неведения, а затылок овевает холодок забвения, ибо прошлое для нас мертво, а будущее неопределенно. Что касается людей прежних времен, то время окружало их со всех сторон. Прошлое располагалось на севере, а то, что ждало впереди, – на юге; настоящее было для них на западе и востоке, – все одинаково близко, и все присутствовало в их жизни в одинаковой степени. И справа, и слева, прямо и позади горизонт был ограничен кругом удачи; она пронизывала своим потоком время и текла вокруг людей и через них, наполняя их самих и пространство вокруг них; всегда и везде с силой движения, всегда и везде с полным расширением, снова и снова кристаллизуясь в человеческое существо, которое проживало свою жизнь в свете, чтобы снова вернуться назад и сберегаться там для будущих поколений. Ибо хамингья, настоящая и будущая, – это не слои, которые накладываются друг на друга, а двойное существование в духовных стенах, сквозь которые человек проходит туда и обратно безо всяких препятствий.
Когда в семье появляется новорожденный, норвежцы говорят с чувством: «Наш родственник снова родился, такой-то вернулся к нам». И они подтверждают эти слова, даруя малышу имя ушедшего родственника. Торстейн посвятил своего сына в жизнь с такими словами: «Этого мальчика будут звать Ингимундом, и это имя принесет ему удачу». Душа и удача старого Ингимунда, деда новорожденного, снова вернулась в жизнь, к новым деяниям в мире света. Позже сага сообщает нам, что этот младший Ингимунд вызвал к жизни душу своего дяди Ёкуля, произнеся пророческие слова над колыбелью своего второго сына: «Этот мальчик похож на того, кто будет быстрым в делах: у него острый взгляд, если он выживет, он, несомненно, станет господином многих, и с ним не так-то легко будет сладить, но он будет верен своим друзьям и родственникам – большим защитником их, если мои глаза меня не обманывают; почему бы нам не вспомнить нашего родственника Ёкуля, как просит меня мой отец, – конечно же, надо назвать мальчика Ёкулем».
Стойкость этого обычая означает, что древние относились к именам очень серьезно. Их раздавали не просто так; каждая семья имела определенный запас имен, которые присваивались новорожденным по очереди. Детей называли в честь умерших родственников, выбирая «освободившееся» имя. Вполне понятно поэтому, что Олав Гейрстадальв, сын короля Харальда I, похороненный в Гейрстаде, около 1020 г. «посетил» свою собственную могилу в лице Олава Святого и, вероятно, вспоминал свою жизнь в Гейрстаде. Люди однажды спросили его, когда он проезжал мимо могил своих родственников, правда ли, что он тоже был здесь похоронен? Легенда сообщает нам, что он произнес такие слова: «Здесь я был и сюда уйду». Тот же самый не церковный образ мысли царил и в Исландии. «Кольбейн вернулся», – сказали люди, радуясь, увидев, каким умным и сильным вырос племянник Кольбейна, Торгильс Скади; в нем воскресли достоинства дяди, которые так восхищали людей: дружелюбие, великодушие, удовольствие, которое он испытывал на пирах, словом, все черты настоящего вождя.
Называя ребенка в честь умершего родственника, норвежцы стремились подчеркнуть возрожденную в нем индивидуальность, другие германские народы следовали иному обычаю. Ребенка называли не в честь недавно умершего родственника, а именем, в котором сочетались отдельные имена; судя по всему, этот метод появился в результате ограничения главного принципа. Клан имел два или более имен, которые выражали волю и честь; ребенку давали одно из этих имен, добавляя к ним наращение: «-болд-» – сильный, «-рик-» – могучий, «-ред-» – рыжий или удачливый, «-берт-» – сияющий, то есть тот, которого можно узнать издалека.
Королей и правителей Кента звали Эрменрик, Этельберт, Эдельвальд, Эдбальд, Эрконберт, Эрменред, Этельред, а их женщин – Эрменберт, Эрменхильд, Эрменгит. Слова «эрмен» и «эркон» в именах кентских властителей означали нечто великое или способствующее удаче.
Представители гордого древнего рода властителей Эссекса считали своим прародителем бога Сакснота и получали имена, содержащие корень «сакс» (короткий меч), «сиге» (победа) или «са/се» (море). Среди них были: Саберт, Севард, Сексред, Сексхилд, Сигеберт, Сигехирд, Сигебилд.
У западных саксов, в королевстве Уэссекс, в именах правителей преобладали корни «кин», «кен», «кер» и «кёл», означавшие продвижение вперед, славу и мореплавание («кёл», вероятно, означало «киль» или «корабль»): Кердик, Кинрик, Кевлин, Кёл, Кёлвульф, Кинегильс, Квихельм, Кенваль, Кенфус, Кентвайн, Киневульф, Кутред.
