Короли Нортумбрии называли своих богов словом «ос», а святые места и предметы словом «элх», «альк», «этель» или «элф». В разные годы Нортумбрией правили: Освальд, Освиу, Осред, Осрик, Освульф, Осберт, а также Этелвалд, Элхред, Элфволд, Элфвин, Алькмунд; среди женщин встречались такие имена: Энфледа, Эльфледа, Этельфрит.
Поэма о Беовульфе сохранила для нас имена древних Скильдингов: Херогар со своими братьями Хродгаром и Хельги; в следующем поколении были Херовард, Хредрек, Хродмунд и Хродульф. В этих именах корень «-хер-» означает «меч», а «хрод/хред» – «славу».
Франкский королевский дом Меровингов передавал из поколения в поколение гордое имя Хлодвиг, что означает «прославленный в боях», со временем преобразовавшееся в Людовик, излюбленное имя французских королей.
Среди остготских королей были распространены имена, содержащие корни «амал» (имя полулегендарного родоначальника готских королей Амамла сохранилось в именах Амаларих, Амаласунта, Амалафрида и Амалаберга) и «теод», означающее «Могучий народом», а в более широком смысле – «Великий», «Превосходящий всех». Имя Теодорих носили четыре остготских короля из рода Амалов и четыре франкских короля; кроме того, существовали имена Теодемир и Теодахад.
В древнегерманском племени херусков сыновьям вождей давали имена Сегестес, Сегимунд и Сегимер, корень которых, вероятно, означает «победа».
При рождении ребенка удача семьи возвращалась, на этот раз в новом человеке. Вероятно, это событие имело какое-то внешнее проявление того, что часть семейной удачи осталась вакантной; но смерть и рождение не находятся друг с другом в непосредственной связи. Живое не может просто нырнуть в резервуар души, чтобы его воды просочились в новорожденного. Когда новый человек появляется на свет, он напоминает родник в колодце, вода которого переливается через край, и если поднести к нему умершего, то он передаст живым свою честь или ту, что принесет с собой месть за его смерть. Когда честь семьи возрастает, родственники поднимаются и людская ограда становится шире. Воля не делится между людьми, она растет, так что в семье становится больше воли, которая требует для выполнения своей работы больше людей.
Если мужчины в семье богаты честью и удачей, их женщины плодовиты и рожают по многу детей. Удача должна пройти сквозь тело матери, чтобы приобрести силы для жизни; но того, что женщина рожает ребенка, еще недостаточно, чтобы вдохнуть в него жизнь и подарить ему частичку удачи. На Севере новорожденного сразу же относили к главе семьи, и он давал ему имя. В сагах нередко встречается описание обряда наречения: «Этого мальчика будут звать Ингимундом, в честь его деда по матери, и я надеюсь, что это имя принесет ему удачу». Или: «Этого мальчика будут звать Торстейном, я желаю, чтобы вместе с именем к нему пришла удача». Значение слов «я надеюсь» и «я желаю» лежит где-то между «я знаю» и «я заявляю, я хочу, я дам ему определенную порцию удачи и этим дарую ему рождение». Эти слова может произнести отец, поскольку он держит, вместе с именем, саму душу у себя во рту и вдыхает ее в ребенка; он наделяет его удачей, характером и волей, силой и красотой, которые заключены в висящей над ним душе. Вместе с именем в ребенка вселяется удача, жизнь, а еще фрит и честь рода. Только после этого младенец обретает живую душу, и никак не раньше. То там, то здесь мы находим в законах свидетельства того, что годы жизни ребенка начинали отсчитывать с того дня, когда он получил свое имя. В Англии даже после того, как был принят закон, согласно которому младенца нужно было считать равным взрослому человеку, необходимо было обязательно указать – получил ли он уже имя или нет, чтобы устранить все прежние отличия. У франков ребенок, еще не имеющий имени, не считался человеком и за его убийство полагался меньший штраф, чем за нареченного.
Если какой-то человек, действуя по своему желанию, давал ребенку имя, то это считалось нанесением ущерба его жизни, поскольку тем самым он определял его жизнь и судьбу. В германском понимании закона и права заложена ненависть к тому, кто осмелится дать человеку кличку и тем самым внедрить в его душу новые качества. С другой стороны, считалось, что прозвище приносит удачу, поскольку увеличивает положительные качества у его носителя; глубина этой гордости еще заметна в «суеверии» более поздних времен, когда считалось, что человек с двумя именами проживет дольше, чем с одним.
Юноша, начинающий свою жизнь с богатым и влиятельным именем, которое его отец, или дед, или другой какой родственник наполнили честью и развитием, имеет огромное преимущество перед другими. Искренне верующие в Христа король Магнус Добрый и преданный ему Торстейн Халльссон ни на йоту не сомневались в том, что доброе имя несет удачу. Торстейн вернулся из паломничества домой, когда его король лежал при смерти, приведя в порядок свой дом и раздав подарки своим людям. Торстейну не досталось ничего, но ему подарки были ему не нужны: «Я хотел бы, чтобы вы передали мне свое имя». Король ответил: «Ты действительно заслужил от меня самого лучшего, и я с радостью отдаю свое имя твоему сыну. И хотя я не был великим королем, это совсем не мало, когда простой йомен называет сына моим именем, но, поскольку я вижу, как много это значит для тебя, я дарую тебе то, что ты просишь. Моя душа говорит мне, что в этом имени будет и скорбь, и честь». Ребенок получил вместе с именем и частичку королевской удачи, но он знал, что удача короля очень сильна – так сильна, что простой смертный вряд ли сможет ее вынести.
Наречение имени отцом было таким же актом рождения, как и собственно роды. Однако если отпрыск был слаб или недостойно проявлял себя, иными словами, все видели, что он скоро лишится чести, – об этом можно было судить по таким явным признакам, как физическое уродство или психические особенности, не присущие данному роду, – ему просто не позволяли войти в семью; его оставляли без помощи, пока из него не уходила жизнь. Младенца выносили из дома и бросали. Германский отец был бы искренне изумлен, если бы его вдруг обвинили в том, что он обрек на смерть живое существо, и если бы этот вопрос подняли тогда, когда он был расположен его обсуждать, то он, вне всякого сомнения, вправил бы обвинителю мозги с помощью своего топора. Германец хорошо знал, сколько стоила жизнь. Если существовала хотя бы малейшая надежда на то, что ребенок станет членом фрита, то его смерть пробила бы в нем брешь, которую потом пришлось бы тщательно заделывать.
Таким образом, роль отца в превращении новорожденного в человеческое существо была так велика, что трудно не поддаться искушению считать дарование имени настоящим рождением. Стоит ли ценить того, кто только что родился, если ребенок, еще не признанный отцом или родственником по мужской линии, считается вещью, которую даже не надо убивать, а можно просто выбросить? Нам очень трудно совместить абсолютное отцовское вето с похвалами благородному происхождению и подозрительное отношение тевтонов к тем, кто кичится именем своего отца, даже не упоминая о матери.
Для норвежцев благородное происхождение было единственным оправданием почестей и уважения, или, в более глубоком смысле, единственным условием, которое позволяло человеку приобрести умение и уверенность вместе с доставшимися ему честью и уважением. Ни один самозванец не мог рассчитывать на то, что его не смогут распознать. Так, неудачей обернулась попытка королевы Хагни обменять двух своих сыновей, уродившихся с необычайно темной кожей, на светлое дитя раба. До трех лет Лейва не спускали с рук, тогда как Гейрмунд и Хамунд росли на полу на соломе. Однажды братья задумали отнять у Лейва кольцо, которым тот играл, и повалили его с высокого стула; мальчик расплакался. Скальд Браги, увидев это, заявил королеве: «Эти двое мне по нраву, Хамунд и Гейрмунд – сыновья короля Хьёра, а тот мальчишка – сын рабыни, а вовсе не ваш, из него толк не выйдет!» Королева обменяла детей обратно и во всем созналась мужу («Прядь о Гейрмунде Адская Кожа»).
