Мы почти ничего не знаем о Пенде, короле Мерсии, и еще меньше – о его отце, короле Пиббе. До нас дошло всего несколько фактов, зарегистрированных в истории церкви. В одном стихе «Англосаксонской хроники» рассказывается о короле, который сделал то, что в глазах Бога считается злом. Пенда был язычником, но воевал с христианами не мечом, а презрением. Доблесть и военные успехи ставят его в один ряд с Харальдом, ярлом Хаконом, но, несмотря на то что Пенде, как и Харальду и Хл од вигу, удалось основать королевство и поднять ранг вождя племени до королевского, он ушел в небытие вместе со своими предками; история, безо всяких сожалений, отбросила его прочь, как одного из тех, кто не нырнул в струю цивилизации, а остался сидеть на берегу. С последними язычниками перестало существовать и само королевство, и если ему удалось потом снова подняться, то только потому, что это отвечало намерениям первого христианского короля Мерсии. Но если это королевство заняло прочное положение после гибели своего короля и его культуры; если оно благополучно пережило кризис, который последовал за возрождением Мерсии, когда вместо развития нужно было просто сохранить страну, и если после кризиса она сумела превратиться в великую державу, то все это благодаря тому, что его безжалостные воины, Пенда и его родственники, обладали в государственных делах большой мудростью. Они-то и заложили основы своей прочной королевской удачи. Этот клан, подобно семье Хальвдана Черного в Норвегии и Меровингам во Франкском королевстве, обладал мудростью, которая помогла им влить великую удачу окружавшего их мира в свои души. Благодаря этому их хамингья снова и снова возрождалась, становясь не только сильнее, но и богаче. Это происходило за счет того, что они оплодотворяли ее военными победами и удачей в государственных делах, которая породила богатству и процветанию. Верным признаком той власти, которой обладали короли Мерсии и которая помогала им духовно расти, приобретая удачу соседей, стал их союз с королевским домом Западных Саксов. Нам неизвестно, когда был заключен первый брак между представителями этих кланов; мы знаем только то, что сестра Пенды была замужем за королем Уэссекса Кенвалом. И мы видим, что один из братьев Пенды получил свое имя в честь его шурина; его звали Кенвал и, несмотря на то что мир между ними вскоре был разорван, когда западные саксы выгнали из страны сестру Пенды, в той ветви семьи, которая пошла от Кенвала, дети получали лишь западносаксонские имена. Более того, новая хамингья перешла к двум внукам Пенды, сыну Вульфхера Кенреду и сыну Этельреда Кеолреду, несмотря на то что у первого мать была уроженкой Кента, а у второго – Нортумбрии.
Мы можем проследить и за расширением этого клана. Жестокие конфликты Пенды с набожными королями Нортумберленда, Освальдом и Освиу, в определенной мере были порождены тем фактом, что двое его сыновей взяли себе в жены дочерей короля Освиу. И уже в том же самом поколении в генеалогии Мерсии появляются нортумберлендские имена, которые рассказывают нам о семье, гордившейся своими богами: брат Пенды Эова назвал своих сыновей Алви и Осмонд. Корень «этель», который встречаем в имени одного из сыновей Пенды, Этельреда, издавна был популярен в Нортумбрии, но, поскольку он встречался очень часто, мы не можем считать его семейной особенностью.
Другой амбициозной семьей, список имен которой говорит о том, что она постоянно обогащала свою удачу, были Меровинги, первая династия франкских королей. Первым королем в ней был Хильдерик. Сын легендарного Меровея мало чем уступал Харальду Прекрасноволосому и подобно ему получил часть своей удачи от правителей соседнего государства. Рассказывали, что в период изгнания он жил в германских землях, в Тюрингии, при дворе короля Бизинуса. Базина, супруга Бизинуса, восхищенная доблестью высокого гостя, последовала за Хильдериком и стала матерью следующего великого человека в этой семье, Хлодвига, а также дочерей Альбофледы, Аудофледы и Лантехильды. Мудрая супруга Хильдерика прозорливо наделила своих дочерей германскими именами, предопределив их судьбу. Так одна из дочерей Хильдерика, Аудофледа, стала женой короля остготов Теодориха Великого, скрепив союз между готами и франками. Хлодвиг, как утверждает один историк, очень многого ждал от этого союза и, желая сохранить в своей семье удачу двух могущественных родов, назвал своего сына в честь великого короля готов. Другой сын Хлодвига, король Хлотарь, заключил союз с Бургундским королевским домом; символом этого союза являются имена с корнями «-гунн-», Гунтар, Гунтрамн, Гундовальд) и «-хроте-» (Хротберга, Хротесинда). Такие имена, как Ингомер, Храмн или Хариберт, вероятнее всего, появились в анналах семьи частично в память о соперничавших с ними франкских кланах, которые были постепенно поглощены линией победителя. Все эти принятые имена означали сначала союз, а потом узурпацию удачи и воли. С такой большой долей бургундской крови, какая была у Меровингов, люди могли спокойно поселяться в чужих странах, не опасаясь, что удача их покинет.
Предки большинства современных европейцев не считали зазорным присваивать чужую (чужеземную) удачу, впитывать ее в свою плоть и кровь, и свидетельство тому имена, являющиеся ориентирами, оставленными нам самим временем. Образ, который они вызывают в нашем сознании, – это не отец, который со своего места в цепи поколений бросает ищущий взгляд в сторону двух дорог, сходящихся на нем, в надежде найти кого-нибудь, кто подарит имя для его ребенка. Нет, мы видим мужчину, вдохновленного удачей, которая принадлежит ему по праву, и не важно, кто пополнил ее – сам он или кто-то другой. Он берет свою хамингью и определяет «годы» или судьбу своего сына.
«Я желаю своему сыну удачи, которую несет в себе это имя» – в этом высказывании заключена сила, которая будет помогать ребенку в его жизни. Тот, кто произносил их, знал, что он мог сделать свои слова «целыми» или реальными, отдавая что-то от себя и от своей души, даруя жизнь новому человеку. Исландцы рассказывают нам поучительную историю о том, как Харальд Прекрасноволосый заставил Этельстана усыновить одного из своих сыновей. Он велел своему посланнику посадить Хакона на колени английскому королю, и с уст рассказчика сами собой слетели такие слова: «Ребенок забрался к тебе на колени, и ты теперь должен заботиться о нем и почитать его, как своего собственного сына». Что бы ни хотел сказать этим автор саги, он хорошо знал, что этим поступком Харальд связал Этельстана и Хакона, усевшегося ему на колени, самыми крепкими узами; эта церемония могла не только изменить настроение обеих партий, но и породить в них совершенно новые чувства родства и мира («Сага о Харальде Прекрасноволосом»).
Нет сомнений, что душа может возродиться в человеке для того, чтобы он перешел из одного клана в другой. В ходе такого усыновления новый член семьи обретал новую удачу, новые цели и замыслы, получал память о предках своих новых родственников. Он принимал также их фрит, честь и даже менял характер. Обретая новую семью, человек полностью перерождался и получал новую душу. Из этого следует, что полукровка не лишался возможности родиться заново; он мог не только обновиться, но и переродиться так кардинально, что в его теле, душе и образе мыслей не оставалось ничего прежнего. Такое перерождение происходило в результате усыновления, когда человека «сажали на колено» или, как говорили шведы, «усаживали в объятия». В законе Уппланда, в одной из его статей, говорится, что законные дети получают все права после женитьбы их родителей, но в заголовке статьи таких детей называли «детьми на коленях». Здесь мы снова встречаемся с одним из характерных примеров противоречия между старыми фразами и идеями Средних веков. В «Законах Гулатинга» находим полное описание обряда усыновления, или «введения в род» (Aettleidingr): готовясь к нему, закалывали трехлетнего бычка и из кожи его правой ноги шили сапог (так получалось целиковое голенище без шва). Во время торжественной церемонии его ставили в середине комнаты, и все члены семьи, один за другим, надевали этот сапог на ногу; сначала отец, потом усыновленный им ребенок, а после них – все остальные родственники. С этого момента мальчик становился полноправным членом семьи, о чем свидетельствует перечисление его прав, приведенное в законе: он мог наследовать, мстить, обращаться в суд, словом, становился своим. Слова, которыми отец подтверждал достоинство усыновленного, содержали то единство души, которое мы выражаем словами «удача», «честь» и «фрит»: «Я веду этого человека к имуществу, которое отдаю ему, к подаркам и вознаграждению, к его месту и его стулу, к украшениям и кольцам и к полному праву мужчины, как если бы его мать была куплена свадебным даром».
