То же самое имели в виду и шведы, когда говорили: пока человека не усыновили, он не может заключать сделки, и все, что делается по отношению к нему, делается как к рабу; но, когда его законным образом усыновят, когда родственники торжественно произнесут: «Принимаем его в свой клан» – тогда он может подавать иски, защищаться и выступать в суде качестве свидетеля от имени своей семьи. После того как усыновление было произведено надлежащим образом, усыновленный рождался вновь, словно только покинул утробу высокородной матери; кого бы он ни встретил, раба или свободного, никто не должен был делать различий между ним и другими членами семьи. Он ничем не отличался от своих братьев, поскольку родился у отца, но без матери, ибо, в случае полного усыновления, удача жены и ее родственников включалась в душу, которую отец в него вдохнул. Усыновленный получал целую душу и память предков.
В Норвегии на церемонии усыновления должны были присутствовать все члены клана, и все должны были сунуть ногу в сапог, чтобы передать новому родственнику право на жизнь и долю в правах клана; дети, еще не достигшие того возраста, когда можно принимать участие в церемонии самостоятельно, подтверждали усыновление нового брата, сидя на руках у своих отцов, когда те надевали сапог. Публичное объявление факта усыновления в суде, которого требовали законы Дании и Швеции, было не более эффективным, чем поочередное надевание сапога, символизирующее наделение не только правами, но и удачей.
Помимо истинных родственников, существовал еще и класс людей, которые жили, пользовались удачей, доверяли клану оберегать свою честь, но которым все равно чего-то недоставало. Если рабыня во время родов посылала за отцом ребенка и он соглашался прийти, чтобы принять младенца и дать ему имя, как сделал Хёскульд со своим сыном Олавом, то ребенок становился свободным и мог, подобно Олаву, завоевать себе славу. Но когда дело доходило до раздела наследства, сын рабыни стоял в стороне и не получал ничего, кроме подарка, который выделял ему отец. Так закон описывал условия, в которых жил незаконнорожденный сын, на юге и на севере. Отец мог по своему желанию обеспечить своего незаконнорожденного сына, но после смерти отца тот не получал никаких прав на имущество семьи. С германской точки зрения в группе родичей, которые не имели права наследовать, но могли получить часть наследства в виде подарка, было что-то неестественное. Они имели достаточно чести, чтобы приносить клятву, принимать участие в судебном преследовании, вносить свою долю в штрафы и делать подарки на свадьбу родственницам-жен-щинам. Но побочные дети всегда делали это последними, самостоятельно, и вносили меньше, чем все остальные. Этим людям могли даже поручить защиту семейной чести, но только в том случае, если в иных претендентов не было. Их положение вступало в противоречие с духом того времени. Мы можем, конечно, сослаться на то, что такое половинчатое решение было возможно лишь в обществах, основанных на древней культуре и живших с древними понятиями о чести как основе для всего человечества. Мы можем догадаться о том, какой была судьба этих людей и каковы были причины их неравенства, прочитав высказывание, которое произносили по случаю усыновления: «Этого мужчину подведут к коленям мужчин и женщин». Если эта фраза означала, что он полностью принят как материнской, так и отцовской стороной, тогда она говорила о том, что неусыновленный ребенок отличается от своих братьев своей психологической ущербностью. В законах Ломбардии законного сына называли «полностью рожденным» в отличие от незаконнорожденного, но усыновленного ребенка, а поскольку это выражение появилось в те времена, когда различие было реальным, а не просто юридическим, мы не можем уйти от его буквального значения: полностью рожденный отличается от рожденного не полностью. Слова «подведут к коленям мужчин и женщин», вероятно, не означали, что во время церемонии жена должна была помогать мужу, а подразумевали, что приемный отец спрашивал согласия своих шуринов на то, чтобы новый член клана получил все те права, которые они приобретали, когда их сестра выходила за него замуж.
Поскольку рождение означает взаимное проникновение хамингьи, то возможно существование нескольких видов рождения или усыновления. У скандинавов молочные братья становились, по своей сути, приемными детьми, хотя процедуру усыновления и не доводили до того, что ребенок терял связь с семьей своего отца и братьев. Приемный сын считал своего отчима настоящим родственником, и если тот страдал, то и пасынок ощущал его страдания, как свои собственные, и пользовался правами сына, что бы ни думали другие люди по поводу этих прав. Привязанность Вигфуса Глумсона к Халльварду, своему наставнику, не отличавшемуся высокими нравственными качествами, служит прекрасным примером силы его чувств. Халльварда считали вороватым малым; шептались, что он не брезговал никакими средствами для достижения своих целей; то, что десяток овец и жирная свинья оказались в его хозяйстве незаконным образом, говорит о многом. Халльвард умер, как негодяй: когда Бард, сын ограбленного йомена, явился к нему, чтобы передать требование явиться в суд, он с первого же взгляда понял, что вор снова будет оправдан благодаря заступничеству влиятельных покровителей, и мудро рассудил, что лучше его прикончить. Вигфус, находившийся во время этих событий за пределами страны, не находил себе покоя, пока не встретился с убийцей Халльварда и не отомстил за смерть наставника («Сага о Глуме Убийце»).
Во всем, что происходило с кланом, участвовали душа и ум; опыт изменения души отразила пословица: человек наследует от своего отчима четвертую часть себя.
Полное и завершенное усыновление приводило к радикальным переменам в пасынке: все его мысли приобретали новое направление, и альд (судьба), которая была дарована ему во время первого рождения, менялась на судьбу его новых родственников. Его прошлое, хотя оно и принадлежало его предкам, удалялось, и в него вселялось новое происхождение с помощью хамингьи, которая теперь его обволакивала. Но при более слабых формах усыновления к хамингье добавлялись остатки прошлого и настоящего, которые ребенок унаследовал от своих родителей. Хакон Добрый, также именуемый Этельстансфостри, то есть «Воспитанник Этельстана», не отказался от своего права на удачу норвежских королей и даже наследовал норвежский трон. Обряд принятия Гезимунда в семью Амалов был в чем-то похож на скандинавский, хотя это и не было усаживанием на колени, как у шведов, или всовыванием ноги в сапог, как у норвежцев.
Мы должны безо всяких колебаний принять идею о том, что человеческое существо может рождаться на свет несколько раз; это позволит нам осознать, что в этом случае у него будет два отца или даже несколько. Приемный сын чувствовал, что человек, в доме которого он вырос, был его отцом; он также чувствовал, что в доме, где жили его братья, он тоже имел отца. Но он воспринимал взаимоотношения людей совсем не так, как мы; он не говорил того, что сказали бы мы, поскольку ему и в голову не приходило считать, сколько у него отцов – один или два, и если мы захотим узнать течение его мыслей, то нам надо будет только прислушаться, каким словом сын называет отца, а отец – сына: freond (родственник). Это слово было ключевым во всех тесных семейных связях, такими в наши дни мы считаем слова «отец», «мать», «сын», «брат». Все они входят в фундаментальное понятие «родной». Родство состоит не в том, чтобы родиться в одной семье, а в том, чтобы получить долю ее хамингьи, поэтому «семья» стояла выше, чем «отец». Отцовство черпало свою силу в узах, которые соединяли всех членов клана; родитель порождал детей, благодаря своему родству, и потому слово «родной, родич» имело оттенок интимности и лучше всего подходило для выражения чувства доверия и гордости, которое родитель испытывал к своим детям. Исландский или норвежский отец начинал свои фразы предупреждения, поощрения или похвалы с интимного слова «родич»: «Торстейн, родич, отправляйся в путь со своими братьями, ты всегда знал самые удобные пути», – говорит Ингимунд своему старшему сыну, когда Ёкуль уходит из дома, отправляясь на поиски своей мечты («Сага о людях из Озерной долины»).
