Во всех своих проявлениях жизнь Хакона Этельстансфостри была демонстрацией мощи и крепости его происхождения. Его родила, говорят, Тора Жердинка с острова Морстр, а отцом был Харальд Прекрасноволосый, разменявший к тому времени седьмой десяток. Когда мать почувствовала приближение родов, она отправилась по морю из Морстра в Сэхейм, где в ту пору находился конунг Харальд. Ребенок должен был родиться в доме отца и сразу же попасть в его руки. Но ей не повезло – корабль зашел в гавань, чтобы моряки могли переночевать на берегу, и она родила сына на камне у причала. Вместо Харальда ребенку дал имя его близкий друг и родственник, ярл Сигурд. Он назвал мальчика Хаконом в честь своего отца, старого хладирского ярла. Таким образом, ребенок вошел в семью родичей конунга Харальда и, вероятно, никогда не был надлежащим образом связан с родственниками Торы. Позже Харальд признал сына своим и принял его в число своих родственников, позволив жить вместе с матерью при дворе.
Когда Хакон достиг пятнадцатилетнего возраста, он покинул дом приемного отца Этельстана, крестившего его и воспитавшего в христианской вере, и вернулся в Норвегию, чтобы потребовать своей доли наследства. Первым делом Хакон отправился к ярлу Сигурду. В течение всего своего неспокойного правления Сигурд Хаконсон был для него всем, чем мог стать родственник. Любовь и расположение Сигурда к юноше были безоговорочными и не зависели от перемен настроения, не поддавались никаким бурям, даже тогда, когда новая вера Хакона пришла в столкновение со старым образом мышления, царившим в окружении ярла. Помощь ярла не ограничивалась даже тогда, когда он занимал иную позицию, и даже тогда, когда он упрекал молодого конунга в том, что своим ревностным служением Иисусу он настроил против себя гордых йоменов Норвегии. И в его словах не было даже намека на то, что он может перейти на сторону противников конунга. Когда родился старший сын ярла Сигурда, Хакон крестил его и дал ему свое имя; мальчик вырос и стал тем самым ярлом Хаконом Могучим, который на некоторое время сумел занять трон Харальда Прекрасноволосого.
Глава 12
Смерть и бессмертие
Для северных германцев имени и доброй славы было достаточно, чтобы избавиться от страха перед смертью, поскольку посмертная слава была для них реальной жизнью, которая продолжалась в удаче и чести его родственников. Однако со временем страсть к славе земной, лишенная того особого тонкого звучания и утратившая свой мистический ореол, стала преобладающей. Стремление к славе, подобное жажде наживы, усилилось во времена викингов. Вместо старых героев чести появились атлеты, которые носились по стране в поисках славы и жаловались на скуку жизни, когда не находили никого, с кем можно было бы помериться силами. Громогласный выкрик «Хочу славы!» на закате Средних веков свидетельствовал о том, что воины уже частично потеряли свою связь с реальной жизнью. Но они не были еще столь современными, чтобы понять, что истинное бессмертие состоит в том, чтобы люди помнили о тебе после смерти. Слава и честь, способные примирить человека с мыслью о гибели, должны были обладать неотразимой силой, и не только для того, чтобы слагать песни, но и обеспечить себе преемника, в котором его слава засияла бы вновь.
Еще одной приметой эпохи викингов была забота о личном перерождении, возрождении души в новом теле. В самом начале саги о Ватнсдале («Сага о людях из Озерной долины») рассказывается, как возникла знаменитая семья Ингимунда: норвежский клан соединил свою удачу с удачей королевской семьи из «земли гаутов», современной Швеции. Союз возник после битвы между норвежским юношей Торстейном и отпрыском гётландских королей, по имени Ёкуль; перед смертью Ёкуль попросил своего убийцу жениться на его сестре и дать его имя ребенку, который у них появится. «Я надеюсь, что это станет для меня благословением», – добавил он. Так имя Ёкуль прочно вошло в семью Ватнсдаля и повторялось из поколения в поколение.
Подобный эпизод находим и в «Саге о людях из Сварва-дардаля». Торольв, храбрый юноша из Наумудаля, получивший в своем первом походе смертельную рану, перед смертью просит брата Торстейна сохранить его имя в потомстве: «Мое имя прожило недолго, и я буду забыт, как только ты умрешь, но я вижу, что у тебя будет большая семья и ты станешь великим человеком. Я хочу, чтобы ты назвал одного из своих сыновей Торольвом, и я передам ему все мои качества, привлекавшие ко мне удачу; тогда, я думаю, мое имя сохранится, пока в мире будут жить люди». И Торстейн ответил ему: «Я с радостью обещаю тебе это, ибо это поможет сохранить нашу честь, и удача будет сопутствовать твоему имени, пока оно будет жить в нашем клане». Он сдержал свое обещание, и новый Торольв был похож на своего предшественника.
«Сага о людях из Озерной долины» – это не только романтическая история, но и попытка объяснить союз Норвежского и Гёталандского домов. Романтизм отражает тенденции, господствовавшие в эпоху саг. В стремлении Торольва и Ёкуля сохранить для потомства свое имя и славу, несомненно, проявляется эгоистичная страсть, которая порой приближалась к той жажде славы и надежде жить в будущих веках, которая царила в другие времена и в других землях. Но их жажду жизни удовлетворяло сознание того, что их честь и удача не канут в Лету в будущем. Они умирали с сознанием того, что снова проживут свою жизнь в образе другого человека. В словах Торольва: «Ему (то есть будущему тезке) я передам всю свою удачу, и я надеюсь, что мое имя будет жить до тех пор, пока на земле есть люди» мы замечаем две идеи, накладывающиеся одна на другую: старая идея удачи и души представляет собой модель, в которую принудительно вставляются новые идеи о личном бессмертии героя, когда возникает потребность в их выражении.
Таким образом, бессмертие состоит в том, чтобы сохранить в будущем удачу и честь; если мысль о своем собственном благополучии твердо заявит о себе, она не сможет принять такую форму: а что будет со мной? Пока жизнь тесно связана с общим и человек не может существовать как отдельная личность, мотив, который заставил бы его думать о своей собственной реинкарнации, отсутствует. Умерший предок, как и живущий, живет в своих родственниках; он думает так же, как они, и хранит их честь; желает того, чего желают они, чувствует то же, что и они, – он находится в их теле. Он согревается честью, которая принадлежит ему, он питается удачей и действует, думает и советуется с ними. Поэтому дилемма, быть или не быть, ему и в голову не приходит.
Когда человек, который обрел уверенность, что его удача и честь переданы в надежные руки, умирал, он уходил туда, где живут его родственники, – «отправлялся навестить своих родичей», как выразился Эгиль о своем сыне, – и прибывал в тот мир целиком, полной личностью, душой и телом со всем своим имуществом. Умерший с честью – вовсе не бесплотный дух, который оторвался от всего материального и крадется, стуча зубами, по дороге в Хель, он – человек со всей своей человеческой природой. Похороненный с должными почестями, продолжает жить, правда в несколько иных условиях, но всегда с удачей, может быть, чуть меньшей, чем раньше, а в определенных вопросах даже немного большей. Он ездит на своем коне, вооружившись мечом, которым салютует вооруженному совету, на который собрались мертвецы. Для непрестанного странствия ему необходим добрый конь с полной сбруей, отлично выкованное оружие, подогнанное по руке, к которому он привык. Достойно отошедший в иной мир – в иных случаях зрим и осязаем, с ним вступить в разговор или сразиться. Он ничуть не похож на смешных и ужасных драугов – беспокойных мертвецов, которые встречаются в некоторых исландских сагах. По ночам они покидают могилы и расхаживают среди жилищ людей, держа в руках собственную голову, колотя ею в двери домов, нападают на припозднившихся путников, пугают скот, лишают покоя жителей поселений. В «Саге о Греттире» говорится о драуге Гламе, который повадился взбираться на крыши домов и «скакать верхом» на коньке до тех пор, пока не ломались стропила. Другой беспокойный мертвец – Торольв Скрюченная Нога – нападал на пастухов.
