В «Видении Гюльви» говорится, что мертвым пройти по мосту в Хель гораздо легче, чем живым. Когда Хермод отправился в ад, чтобы привести назад Бальдра, его уверенные шаги по мосту, ведущему в долину смерти, очень удивили Мод, хранительницу моста. «Вчера, – говорит она, – по мосту проехало пять полчищ мертвецов, но они произвели меньше шума, чем один твой конь; да и твое лицо не похоже на лицо мертвеца». Но это наблюдение не совсем верное. Судя по опыту живых людей, которые осмелились проникнуть в подземный мир, дороги и мосты там прочные, очевидно сооруженные для крепких ног, а вовсе не для бестелесных духов. В хвалебной песни «Речи Эйрика» (Eiríksmál) говорится о том, какой поднял шум Эйрик Кровавая Секира, явившись в чертог Одина. В ответ на предположение Браги, уж не Бальдр ли возвращается в Асгард, Один заверил, что сердце подсказывает ему, что к ним явился славный вождь Эйрик.
Во «Второй песни о Хельги», где Сигрун приходит на могилу возлюбленного, отражена утвердившаяся в эпоху викингов идея, что мертвые продолжают жить, только в ином виде. Однажды вечером рабыня Сигрун проходила мимо погребального кургана и увидела Хельги, скачущего с отрядом бойцов. Она рассказала об этом Сигрун, и та отправилась на погост, в надежде «исцелить конунга»:
Сперва поцелую
конунга мертвого,
а ты сними
доспех окровавленный;
иней покрыл
волосы Хельги,
смерти роса
на теле конунга,
руки как лед
у зятя Хёгни;
как мне, конунг,
тебя исцелить? —
вопрошает Сигрун. Хельги отвечает:
Будем мы пить
драгоценный напиток,
хоть счастье и земли
мы потеряли!
Не запевайте
горести песен,
видя мои
кровавые раны!
Отныне в кургане
со мною, убитым,
знатная дева
вместе пребудет!
Не убоявшись мертвеца, Сигрун стелет постель на могиле:
Здесь тебе, Хельги,
ложе готово, —
радости ложе,
Ильвингов родич;
в объятьях твоих
уснуть бы хотела,
как с конунгом я
В этой поэме Хельги и Сигрун олицетворяют романтические идеи времен викингов относительно жизни и смерти. Слова, которые герои «Песни» говорят друг другу, отмечены истинно германской нежностью и страстью, которая их соединяет. Глубокое чувство придает их словам особую окраску, но то, что возвращает их к жизни и делает их встречу столь естественной и искренней, это представление автора о мертвых как о живых, живущих особой, но все же жизнью.
Человек и после смерти остается человеком – с его лица сходит краска жизни, однако облик его остается неизменным. Он остается самим собой – с теми же представлениями о чести, с теми же предрассудками, фамильной гордостью и фамильными запретами и с тем же уважением к реальной жизни. В отличие от песенных «романтических мертвецов» «беспокойные мертвецы» из исландских родовых саг вызывают ужас, это уже не люди, это – чудовища, такие как Глам или Торольв Скрюченная Нога, который не успокоился до тех пор, пока не извел весь скот и не распугал всех людей в долине. Впрочем, с некоторыми из них можно договориться. Автор «Саги о людях с Песчаного берега» рассказывает, как Тородд и люди, утонувшие в водах фьорда, пугали живых, являясь каждую ночь посидеть у огонька. Наконец, один умный человек решил использовать против незваных гостей силу закона. Мертвецы молча выслушали речь сына хозяина, в которой он обвинил их в незаконном вторжении в его дом; после приговора один за другим они встали со своих мест у огня и вышли из дома.
В некоторых исландских сагах мертвецы сохраняют черты человечности, которые проявляются, как правило, в привязанности к родному дому. «Хороший» мертвец нередко поселяется неподалеку от усадьбы и продолжает участвовать в делах живых родственников. Так Торкель Походная Рубаха – добрый гостеприимный хозяин – и после смерти не покинул свое хозяйство. Каждую ночь он обходил свою усадьбу и сделал для своих родичей много полезного («Книга о занятии земли. Часть вторая»).
Хорошей иллюстрацией верности мертвеца своему дому служит эпизод из «Саги о Греттире», в котором говорится о «подвигах» Старого Кара после смерти. «Могильный житель» навел такого страху на всю округу, что местные крестьяне поспешили покинуть свои наделы, и Торфинн, сын Кара, вскоре завладел всеми землями острова Харамарсей. Как видим, Старый Кар и после смерти продолжил заботиться о своей семье и преумножать ее богатства, только теперь в его распоряжении было больше средств.
То, что для свободного человека служило признаком благородства, переходило вместе с его удачей и в загробный мир. Достойный человек и на том свете способен негодовать, радоваться и распевать песни. Асмунд из Лангахольта был погребен вместе со своим судном; семья с надлежащей заботой положила в курган его верного раба, но его общество Асмунду не понравилось, и он потребовал, чтобы раба убрали. После этого было слышно, как он хвастливо распевает на своем корабле: «Теперь я совсем один на этом судне; оно больше подходит воину, чем низкому люду. Я один правлю своим кораблем, и это надолго сохранится в памяти людей» («Книга о занятии земли. Часть вторая»).
То, чем на самом деле является жизнь, мы узнаем, лишь увидев ее конец. Здоровый уравновешенный человек смотрит на смерть спокойно; поэтому психолог вынужден обращаться к больному разуму, чтобы узнать, что происходит в душе человека при виде смерти. Если бы мы не знали, что думают о ней различные народы, мы в большинстве случав не смогли бы понять их взгляды на жизнь. Смерть показывает людям не только то, что дает им жизнь, но и то, из чего она состоит.
Мы не находим у наших предков страха смерти. Неизбежное они с пренебрежительным смехом встречали; или относились к мысли о конце земного существования совершенно безразлично, всячески показывая, что не придают этому событию никакого значения. Жизнь была столь сильна в своей реальности, что смерть просто не принималась в расчет и ни в коей мере не могла оказать влияние на течение жизни. Пренебрежение к смерти было требованием чести, и мы вынуждены признать, что корни этого презрения уходят глубоко в душу человека. Отношение северян к жизни очень хорошо показал Тацит в своем описании молодых людей: «Если их отечество долго пребывает в мире и бездействии, большинство высокородных юношей уходят к воюющим народам, потому что эти люди по природе своей не только не расположены к миру и не спокойны, но и потому, что там, где царят опасности, легче прославиться». Несомненно, это самое неромантичное из психологических описаний Тацита и при этом самое правдоподобное. Эти «высокородные юноши» вряд ли могли появиться в такой среде, где к смерти относились со страхом, заявляя, что она подкрадывается к ним сзади и овевает своим холодным дыханием их затылки.
