Когда воин получал смертельную рану и понимал, что жизнь его подходит к концу, он безропотно шел к могиле и устраивался в ней навсегда, довольный тем, чем снабдили его родичи. Становился ли он человеком в меньшей степени, чем был им при жизни? Естественно, он нуждался во всей своей нетронутой удаче, чтобы продолжать жить за вратами могилы, но это вовсе не означало, что он забирал ее с собой всю целиком.
Смерть может наградить человека мудростью, какой он не имел при жизни, и сделать его более проницательным, чем раньше. Стал бы Один обращаться за советами к мертвой прорицательнице, вёльве, о чем говорится в эддической поэме «Сны Бальдра» (Vegtamskvida), если бы не знал, что мертвые порой обладают способностью лучше предвидеть будущее, чем живые. Старый Кар, поселившись в могиле, очевидно, стал гораздо сильнее и прозорливее, чем был при жизни.
В поэтических описаниях Вальхаллы находим стремление поменять местами жизнь и смерть и считать жизнь после смерти усилением чувства жизни. На полях смерти вырастают неистощимые урожаи чести; ради этого и ведутся ежедневные битвы за воротами Вальхаллы, и у нас создается впечатление, что бытие достойного, не уронившего честь человека и по ту сторону гробовой доски наполнено радостями и удовольствиями. В чертогах смерти устраивают веселые пиры, жизнь – легкая и радостная – течет в мире и согласии. Мы обнаруживаем, что герой, проходя через ворота могилы, уносит с собой свою прежнюю жизнь.
Представления о Вальхалле – это особая сфера культуры. В эпоху викингов жизнь эйнхериев – героев, павших на поле битвы, представляли такой же бурной, насыщенной подвигами и беспокойной, какой она была при жизни, или такой, к какой эти люди стремились. Такие идеалы, как честь и слава после смерти, возносились на такую высоту, что корни уже не могли их удержать, и они цвели, пока не погибали. Но Вальхаллу нельзя было создать только лишь над землей, она имела глубокие корни в народных чувствах. Еще до того, как скальды воспели небесные битвы, должна была существовать прямая вера в будущее. При этом люди вовсе не думали, что умершие порхают среди легких облаков, а твердо верили, что человек снова обретает себя в могиле.
Из истории, приведенной в «Саге о людях с Песчаного берега», в которой говорится о гибели Торстейна Трескожора, мы можем понять, что идея об эйнхериях появилась как родовой миф. Рассказывают, что в вечер, когда утонул Торстейн, пастух увидел, что Святая гора – вулкан Хельгафель – с северной стороны приоткрылась: внутри горы горели большие костры – совсем как в пиршественном зале – и оттуда доносились смех и стук рогов, наполненных медовой брагой; прислушавшись, пастух смог различить голоса – пирующие приветствовали Торстейна и его друзей и пригласили сесть на высокий трон, стоявший напротив трона его отца. Выслушав рассказ пастуха, жена Торстейна залилась слезами – она поняла, что муж ее отправился к предкам.
В этой саге отражены представления людей того времени о загробной жизни истинных воинов, которым и после смерти доступно наслаждение жизнью. Именно тогда ценность жизни освободилась от самой жизни и стала рассматриваться независимо. Страх смерти претерпел те же изменения, что и отношение к чести и посмертной славе; из реальности они превратились в идеальные ценности, стремление к которым стало целью жизни.
Во «Второй Песни о Хельги» мы встречаем иной взгляд на смерть. Для Хельги смерть – это прежде всего потеря счастья, радости – всего, что составляет полноту жизни, неизбывная тоска: «Будем мы пить / драгоценный напиток, / хоть счастье и земли / мы потеряли!» Такое понимание смерти гораздо ближе нам, чем представления о ней древних германцев. Чувства героя, его тоска по жизни и всему земному вполне современны, однако общий лирический настрой «Песни» выдержан в духе века саг.
Что такое смерть – благодеяние или горе? У тевтонов не было ответа на этот вопрос, поскольку для них не было самой проблемы; смерть для них была разновидностью жизни. Умерший живет в своих родственниках во всех смыслах этого слова: его удача входит в удачу тех, кто пережил его, и жизнь, которую он ведет в могиле и по соседству с ней, как и раньше, имеет своим источником удачу его родичей. Конечно, существует разница между внезапной смертью от коварного удара в спину, когда в момент расставания с жизнью человек с горечью осознает, что навсегда утратил «счастье и земли» и славной смертью на поле боя среди поверженных врагов, которая преумножает честь и удачу рода и дает надежду на «счастливую» загробную жизнь, ибо даже прославленный герой, уносящий с собой в могилу жизни множества врагов, не ведал, будет ли он наслаждаться своим богатством или нет. Его способность употребить себе во благо завоеванное зависела от того, смогут ли выжившие родственники воспользоваться тем, что он стяжал.
Человек умирает такой смертью, какую позволяет ему сила жизни. Человек большой удачи на море, завидев риф, обогнет его и спасется. Лодку человека, не имеющего удачи, несет прямиком на риф, он и его люди обречены на гибель. Тот, у кого большая и сильная душа, по мнению людей, живет вечно; человек с бедной душой с трудом выживает в этом мире.
Вера в удачу, принадлежащую клану, могла привести к классовой организации, как только внешние обстоятельства позволили людям осознать необходимость социальной системы. Гордые, богатые удачей люди объединились, благодаря общему чувству родства, а людей низкого происхождения бросила в объятия друг друга судьба, и они образовали средний класс. Между этими двумя пластами, вероятно, возник промежуточный класс дворянства, стремящегося подняться вверх, но неизбежно движущегося вниз. И за этой классовой организацией последовало справедливое распределение жизни и в этом мире, и в ином – справедливое и для высших, и для низших, поскольку оно было тесно связано с качествами, полученными людьми от рождения. На этой дороге появилась возможность создать стройную и мощную систему, вроде той, которая имелась у некоторых островитян южного моря до того, как там появилась европейская демократия и уничтожила прежние порядки. Среди жителей острова Тонга бессмертие существовало лишь для первых трех классов: первый класс, семьи вождей, имели полное право жить в подземном мире; для второго класса бессмертие зависело от личного дворянства – если глава семьи служил при дворе вождя, то после смерти отца наследство переходило к старшему сыну – почти как у англичан. Судя по источникам, которые мы использовали, среди тех, кто был лишен вечной жизни, были такие, кто предпочитал верить в свои силы, а не в безопасную и упорядоченную жизнь в клане. Таким образом, старая система не была уничтожена полностью.
Северные народы не смогли создать такой четко организованной системы бессмертия. То там, то здесь мы обнаруживаем новый, зарождающийся класс. Это происходило в тех случаях, когда определенные законы имели скользящую шкалу штрафов за убийство человека; штраф в ней зависел от социального положения убитого. Вождями, вероятно, называли людей божественного происхождения, но великие почти нигде не занимали положения потому, что принадлежали к определенной категории людей. И процесс создания классов нигде не дошел до стадии установления государственного контроля и регуляции будущей жизни, где это развитие резко заканчивалось. Существовавшее во времена викингов разделение небесных пиршественных чертогов на тех, кто погиб в бою, кто утонул и тех, кто честно обрабатывал землю, уходило корнями в народную веру в то, что люди в загробной жизни найдут друг друга – они будут жить и судиться друг с другом. У них сохранятся установившиеся формы и обычаи, которые регулировали деятельность судов; но идея о царстве мертвых никогда не выходила за пределы воображения поэтов, которые были знакомы с христианской эсхатологией. Каждый человек должен был сам позаботиться о своем будущем и получал там по своим средствам и по власти, которую имел в этом мире. И он по-прежнему зависел от удачи клана. Король и после смерти жил королевской жизнью; слабая удача поденщика, вероятно, обеспечивала ему существование только в виде тени. Нам известно, что у каждого клана был свой собственный ад, и если клан не был достаточно могущественным, чтобы обеспечить ушедшим приемлемое место в загробной жизни, то залов, куда принимали бы бездомные души, там уж точно не было.
