Человек не становится изгнанником, пока есть родственники, которые хотят и могут его содержать; и только тогда, когда от него отказывается его клан, он становится опасным и его следует остерегаться. Если же проклятие было произнесено и клан поклялся изгнать осужденного из своих рядов, после того как суд приговорил его к изгнанию или судьи, скрестив оружие, приняли на себя обязательства против него, то этого человека считают умершим. Он изгоняется из жизни людей, и за ним «можно охотиться, как за волком», поскольку он и есть волк, варгр, «лишенный удачи и радости». Как отверженный и лишенный чести, он надевает «волчью голову», иными словами, превращается в волка, бегающего по пустошам в поисках добычи. Тем не менее он еще может, сделав один шаг через порог, вернуться к жизни, если только ему удастся найти людей, желающих принять его к себе и назвать своим братом. В тот момент, когда его приветствуют в доме и предлагают сесть, звериная натура его покидает и он снова превращается в человека. Слова, произнесенные Гудрун в «Гренландских речах Атли», о том, что она и ее братья сделали в юности, были полны искренности: «Мы освободили от леса того, кого хотели спасти, мы дали удачу тому, у кого ничего не было».
В прежние времена об умершем говорили, что он «ушел в мир иной». Мы можем считать эту фразу намеком на то, что идея смерти в ту пору была более сложной, чем сейчас. Недостаточно было сказать, что такой-то умер, существовала необходимость определить поточнее, для какого мира умер человек. Термины «жизнь» и «смерть», которые кажутся нам полной противоположностью друг другу, в древности означали два вида состояний и их противоположностей, тесно связанных друг с другом. В наши дни слово «смерть» означает прекращение жизни, а у древних оно означало – переход из одной формы жизни в другую; у нас умереть означает полностью исчезнуть, а у древних – перейти из одного состояния в другое, которое не считалось полной катастрофой. Если в этом случае мы не будем исключать важную составляющую нашего слова, его горечь, его обозначение как конца всем планам, как выпадение из рядов живущих, как полную остановку всего, тогда ни одна этимология не поможет нам найти эквивалент слову «смерть» в древнем языке. Нам придется оставить всякую надежду найти точное соответствие нашему слову в древней культуре, но если мы обозначим «смерть» как переход от удачи к неудаче, то ближе всего подойдем к тому необратимому преобразованию, которое обозначается у нас этим мрачным словом.
Смерть может настигнуть человека еще при жизни; он может встретить ее и в царстве смерти или во время перехода из одного мира в другой. В идее о том, что смерть означает переход души в другой мир, лежит опасность того, что во время этого перехода душа может пострадать, и не только душа того, кто ушел, но и его близких. Поэтому оставшиеся на земле, как мы понимаем, предпринимают разные меры предосторожности, хотя нам очень мало известно о церемониях, сопровождающих погребение. В исландской литературе мы находим лишь описание обряда «спасения тела», который заключался в том, что умершему зажимали ноздри, но, скорее всего, в древности существовал более сложный ритуал. Несомненно, считалось, что если не совершить этот обряд, то это станет дурным предзнаменованием, особенно если человек был убит и за его смерть предстояло отомстить. Вероятно, проводилось что-то вроде расследования, от чего умер человек; когда заканчивался подсчет ран, один из родственников принимал на себя обязательство уладить это дело и совершал обряд спасения тела. В других случаях, где существовали какие-то невыясненные обстоятельства, связанные с гибелью родича, и семья опасалась, что это навлечет несчастье на дом, с телом усопшего нужно было обращаться очень осторожно. Когда Гудмунд Могучий, вождь Модрувеллира, замерз до смерти изнутри, услышав, как один человек рассказывает свой странный сон, хозяйка дома запретила людям прикасаться к телу ее мужа, пока его не осмотрит брат умершего Эйнар. Тот сразу же установил причину смерти – сила сна превратила внутренности Гудмунд а в лед. Соответственно этому Эйнар и поступил с телом.
Люди, убитые нечистью, больше других имели склонность «бродить» после погребения; это же было характерно и для тех, кто умер от чумы. Равновесие и безопасность восстанавливались только в том случае, если похороны сопровождались необходимыми ритуалами и церемониями, и мертвому показывали его место – «показывали Вальхаллу», как говорили в те времена. Тем не менее не надо обращать все внимание лишь на сверхъестественную сторону смерти; ибо для людей, которые утвердились в своей удаче, это промежуточное состояние, когда жизнь на какое-то время остановилась, было очень коротким. Существовали надежные способы восстановления безопасности и для умерших и для живых. С другой стороны, в сомнительных случаях, где неясно было, можно ли будет отомстить, где удача стояла на своих ногах неуверенно, смерть могла снова наведаться в дом.
Людям того времени было трудно принять мысль о полном прекращении жизни, и мозг не мог осознать, что такое полное ничто или прекращение всего, а потому они стремились повлиять на абсолютную смерть. О том, чтобы жить бок о бок с душами демонов, не могло быть и речи; они были слишком жуткими и злонравными. Каким-то образом надо было вытеснить их в мир демонов, где у них были родственники и друзья. Но в конце концов, Утгард находится совсем недалеко от мира людей, и никто не знал, когда эти чудовища снова окажутся у вашей двери; никто не мог быть уверен, что не столкнется с ними поздним вечером. Вероятно, лучше всего было как-то удержать беспокойный дух от вылазок в мир живых, завалив мертвое тело камнями, вонзив в него кол или увезя его на какой-нибудь далекий риф, где избыток влаги лишит его подвижности. Но часто случалось так, что все предосторожности были тщетны, как бы тщательно они ни были выполнены. Тогда драугов, неупокоившихся мертвецов, уничтожали: сначала отрубали голову, потом сжигали тело, а пепел развеивали над морем. Но прекращения существования как полной противоположности жизни все равно достичь было нельзя. Мысль и рука бросали объект их трудов через границу и топили его в тумане, но этот туман был не чем иным, как забвением. Слава содержала в себе, как мы уже видели, в буквальном смысле высшую форму души и самое сильное давление жизни, и поэтому также справедливо, что, по мнению наших предков, противоположностью жизни является не смерть, а полное забвение, когда уже никто не помнит ни имени человека, ни того места, где он жил.
Глава 15
Структура клана
Истинное величие старого скальда Исландии Эгиля Скаллагримссона проявилось в трагический момент, когда он, оплакивая своего утонувшего сына, бросил вызов морской деве, увлекшей на дно дорогое ему тело. В мире, где все является хамингьей, слова Эгиля обрели свою истинную жестокость и горечь. Вызов, брошенный им небесным силам, не назовешь иначе как титаническим, ибо в нем выразилась наивысшая степень человеческого отчаяния. Эгиль представляет собой мир, центром которого является человек, связанный с природой и ее стихиями мощными узами души. Старого вождя вдохновляет не титаническое упрямство, не отчаяние, не мегаломания, а простая мысль о том, что хамингья человека достаточно велика, чтобы вобрать в себя солнце, луну и весь мир и бросить вызов богам. Однако Эгиль осознает, что он стар, слаб и одинок, чтобы противостоять высшим силам. Эгиль беспомощен еще и потому, что его семью покинули удача и хамингья; мало кто поддерживает его, как явствует из его плача, а это означает, что в нем уже нет прежней силы. Его приводит в отчаяние не то, что боги стали его врагами, а то, что он – всего лишь человек; если бы у него было достаточно сил, он сдержал бы свое слово и вступил бы в бой с теми силами, что забрали у него сына.
