Не подлежит сомнению, что идеи, порожденные человеческим умом, несут явственный отпечаток времени и места, бесспорно и то, что люди всех рас и языков прекрасно понимают друг друга в мире чисел. Впрочем, даже здесь мы не можем скрыться от культуры, этого вавилона языков, образов и сюжетов. В старые времена для того, чтобы выжить, необходимо было иметь много родственников и детей; многочисленный клан был признаком большой удачи. Тацит, рассказывая о германцах, заявлял, что «бездетность у них не в чести»; чем больше у германца было родственников со стороны матери и отца, тем меньше он боялся старости. Германцы считали, что количество родичей увеличивало силу каждого человека, входившего в обширный клан.
Секрет долговечности примитивных сообществ лежит вовсе не во внешней форме, а в энергии кланового чувства.
Для клана существовала лишь одна неизменная вещь – фрит и солидарность его членов, которая была такой сильной, что превращала всех родственников в единое тело и единую душу, а широта этой души определялась потребностями момента. В одни времена весь клан действовал как единое целое, в другие – распадался на две конфликтующие между собой группы. Секрет силы клана заключался не в том, что для того, чтобы действовать успешно, ему требовалось определенное число людей, а в том, чтобы те узы, которые связывали их, действовали безотказно, когда этого требовали обстоятельства.
Таким образом, члены клана отличались от нас вовсе не строением души. Жизнь современного человека тоже имеет много осей и вращается в разных кругах. Он одновременно и член семьи, и гражданин страны; он действует то как член корпорации, то как самостоятельная единица, и его мысли и чувства меняют свою силу и содержание в зависимости от стоящей перед ним задачи. Разница между современными людьми и примитивными членами клана заключалась в характере кругов и интенсивности чувств. В нашем мире каждый человек – это самостоятельная личность, и это самое сильное и самое яркое проявление нашей души, а все другие способы жизни черпают свою силу мысли и теплоту чувств из опыта души, когда она пребывает в одиночестве и занята лишь своим собственным счастьем. Истинно религиозный человек – это тот, кто сильно озабочен своим собственным спасением, и это побуждает его сопереживать душам других людей. В примитивной культуре дело обстояло совсем по-другому. Круг людей никогда не сужался до одного человека, и самые сильные мотивы в индивидууме порождались жизнью, которую он разделял со своими братьями. Сочувствие в нас может быть очень сильным, но оно слишком слабо, чтобы принять какие-то определенные формы, и слишком невнятно, чтобы создать социальные институты; у примитивного человека сочувствие было всеобъемлющим чувством, определявшим все формы общества без исключения, и жизнь в разных кругах протекала столь интенсивно, что проявляла себя во внешних формах и законах.
Проблему примитивного общества нельзя решить с помощью поисков типичного ядра общества – семьи, клана, племени или орды – и назвать разнообразные формы, которые в нем существовали, вариациями или эволюциями какой-то фундаментальной системы. Вопрос, следовательно, звучит так: как действует в реальной культуре внутренняя сила? Насколько малым может быть круг и насколько большим? Что должен включать в себя клан и что должно быть исключено из него с самого начала?
Изучив, как часто встречаются в пределах клана те или иные имена, мы сможем понять, каковы были его размеры, поскольку в семье детям давали имена умерших родственников. В обычаях присвоения детям имен, существовавших в Скандинавии, мы находим свидетельства пластичности души. Существовал обычай называть детей в честь родственников по прямой восходящей линии. Мальчик часто получал имя своего деда или прадеда, которые умерли еще до его появления на свет; с той же самой частотой присваивались имена братьев деда и отца, как только они уходили в мир иной. Более того, клан охотно включал в себя удачу зятьев и шуринов: ребенка называли именем его деда по матери, ее братьев и других родственников по женской линии; но этот процесс не ограничивался только ими. Вся хамингья, принадлежавшая семье матери, охотно включалась в хамингью клана. Очень часто младшие братья и сестры жениха или невесты становились свидетелями на свадьбе представителей двух семей, и отцы называли своих новорожденных детей именами вновь приобретенных родственников. Еще более значимым был обычай давать детям имена тех, кого мы называем дальними родственниками – в третьей или даже четвертой степени родства. После заключения брака клан включал в себя родичей зятя как своих новых родственников.
Отличным примером этого служит исландский клан Ватнсдаля (Озерной долины), в котором свято сохраняли семейные обычаи, и это демонстрирует нам, что люди думали о своих именах. Первым человеком этой семьи, о котором нам известно, был Торстейн, норвежец. Согласно семейной традиции, он взял себе невесту из королевского дома Гаутланда, что в Южной Швеции. Когда у него родился сын, он решил сразу же включить удачу гаутландских аристократов в удачу своей семьи и назвал сына Ингимундом, в честь своего тестя. То, что эта легенда соответствует истине, подтверждается этим именем, которое было неизвестно норвежцам, но широко использовалось в Гаутланде.
Ингимунд продолжил эту традицию. Своего первого сына он назвал Торстейном в честь деда, а второго – Ёкулем, в честь брата своей матери, а когда у него родилась дочь, ей дали имя Тордис. Так звали мать Ингимунда, принцессу Гаутланда. Назвав еще одного сына Ториром, он закрепил союз со знаменитым кланом ярлов Мёри (Западная Норвегия), поскольку сам Ингимунд был женат на дочери ярла Торира Молчаливого. А другие дети получили имена дальних родственников. Через исландскую ветвь клана Мёри он породнился со знаменитым вождем Тордом Иллуги, а когда у Ингимунда родился внебрачный сын, он назвал его Смидом в честь сына Торда, Эйвинда Смида (Кузнеца). Торд Иллуги через своего отца вошел в большую семью, которая гордилась тем, что ее основателем был Бьёрн Буна, король небольшого государства в Норвегии, а когда у Ингимунда родилась еще одна дочь, он вспомнил об Йорун из этой семьи. И наконец, его сын Хёгни – доказательство того, что Ингимунд считал всех потомков Бьёрна Буны своими родственниками, ибо одна ветвь этого дома породнилась с потомками знаменитого дома норвежских королей, жившими в Хёрдаланде. О них было сложено много легенд, которые нашли свое отражение в саге о Хальве. В этот клан входил Хёгни Белый, живший непосредственно перед колонизацией Исландии. Таким образом, семья Ватнсдаля вобрала в себя удачу и хамингью нескольких кланов.
Однако круг не замыкался лишь родственниками по отцовской и материнской линии. Семья отчима могла содержать в себе тот фонд удачи, который можно было использовать; именно поэтому Эрлинг Скьялгсон, женившись на дочери Астрид и Трюггви и став благодаря этому шурином короля Олава Трюггвасона, назвал одного из своих сыновей в честь второго мужа Астрид, Додина. Дочь Эрлинга получила имя Гейртруд, и существует большая вероятность того, что это имя, не встречавшееся в Норвегии, было производным от имени королевы Гейры, на которой, как говорят, женился Олав Трюггвасон в Вендланде
[77], где жил во время изгнания. Таким образом, прежние браки могли заложить основу чести, которую нужно было сохранить для себя и своих родственников. Когда Халльфред Трудный Скальд взял себе в жены шведку, он назвал их общего сына в честь ее бывшего мужа, сохранив тем самым удачу покойного шведа. Исландец Глум имел дочь по имени Торлауг, которая несколько раз выходила замуж; в последнем браке у нее родился сын, и она дала ему странное имя своего бывшего мужа – Эльдьярн (Огненное Железо).
