Наши предки могут многому нас научить. Они относились к благодарности и расчету очень трезво, не чувствуя смущения, ибо понимали, что главное в подарке не акт дарения, а сам подарок, его ценность.
Германцы открыто признавали себя рабами и золота, и серебра, и железа. И они сочинили гимн, посвященный этим металлам, грубость которого выходит за все рамки приличия. Они сочиняли величайшие поэмы, искренно восхваляя золото, и научили нас, с неотразимой логикой жизни, что дорога к золоту для нас, слепых, не заканчивается в мире самых низменных страстей, но приводит к величайшим достижениям духа. Образ скупца, порабощенного жаждой золота, жалкого безумца, продавшего душу дьяволу за блага мира, чужд менталитету древних германцев.
Вся германская поэзия пронизана радостью от получения золотых колец. Такие поэмы, как «Беовульф», освещены сиянием этого металла. Эта поэма рассказывает о мучениях данов, которые вынуждены были еженощно терпеть посещения чудовища, жившего на болотах, и о доблести героя, который одолел Гренделя, а потом сразился с его матерью в самом центре болотистой пустоши. Его победа избавила людей от напасти. Сцены сражений, описанные в поэме, захватывают внимание слушателя, воодушевляют и заставляют сопереживать. Однако и те сцены в Хеороте, Палате Оленя, в которых король одаряет Беовульфа золотом, не менее значимы – они вызывают не меньшее восхищение, чем описание битв. Слушатели старых времен с равным удовольствием любовались героем, когда он красовался в пиршественном зале при свете факелов с золотыми кольцами на шее и запястьях. Описание пира в Хеороте, устроенного после битвы, когда «счастливцы» вновь уселись на свои скамьи и отдали должное угощению, когда по кругу носили бесчисленные кубки с медовой брагой, когда Хродгар наградил Беовульфа богатыми дарами: «Наследник Хальфдана / пожаловал Беовульфу / знак победный / – ратное знамя, / стяг златовышитый / и шлем с кольчугой; / многие видели / и меч знаменитый, / ему подаренный». Далее следует описание шлема, одного из «златозарных сокровищ»: «Сетью железной / по верху обвитый, / шишак тот служит / надежным кровом, / спасая голову / от остролезвого / меча, разящего / в жестокой сече».
Королева Вальхтеов также одарила героя: «Ласковым словом, / чашей медовой / был он привечен, / а также пожалован / двумя запястьями / златовитыми / да украшением / – кольцом ошейным, / какого в жизни / я и не видывал».
Это описание вовсе не кода, в которой мягко рассеивается прежнее возбуждение и мысли возвращаются к повседневным делам. Празднование в Хеороте и радость при виде золота являются ключевым моментом, объединяющим разные сцены поэмы в единое целое. Нам, привыкшим к тому, что рассказ в поэме заканчивается в тот момент, когда герой сокрушает последнего из своих врагов или демонов, странно видеть, что в древние времена – и не только на севере Европы – поэты изображали празднование победы, создавая тем самым новое напряжение; половина всей поэмы была посвящена триумфу, празднованию и играм.
И поэт остается верным себе, даже в мелочах. Он испытывает радость при описании золота и богатств, людей, которые даруют и которые принимают дары, и его образы и фразы снова и снова повторяют предыдущие. Благодаря эпическим поэтическим формулам, в поэме о Беовульфе беспрестанно и громко звенит золото, король «дробит» кольца, раздает сокровища, его люди жаждут золота, а зал – это место, где слышно, как король битв раздает кольца под звуки радостных криков: и все это совершенно искренне, поскольку эти образы принадлежат к традиционной речи сказителей.
Впрочем, сердце германца или грека радовалось и тогда, когда он получал в дар медный котел или серебряное запястье. Залогом дружбы между Одиссеем и феаками стали медные котлы, треножники и одежды из тонкой шерсти.
Получив в дар все эти прекрасные вещи, Одиссей воспрянул духом и с новыми силами устремился домой. А когда очнулся ото сна на пустынном берегу Итаки, первым делом пересчитал утварь и прочие подарки:
«Дай-ка, однако, взгляну на богатства свои, подсчитаю, —
Не увезли ли чего в своем корабле они полом?»
Так он сказал и считать тазы и треножники начал,
Золото в тонких издельях, прекрасные тканые платья.
В целости все оказалось
[85].
У германских народов любовь к золоту нашла еще более патетическое выражение. Беовульф, в час своей смерти, понимая, что время его земной удачи подошло к концу, пожелал осмотреть, на месте ли сокровища, которые он завоевал: «Спеши, о мой Виглаф, / сойди под землю, / в тайник курганный / под серыми скалами / (дракон, лишенный / своих сокровищ, / лежит, недвижный, / сраженный в сердце); / и я, увидев / казну издревнюю, / насытив зренье / игрой самоцветов / и блеском золота, / возлягу рядом / и без печали / жизнь покину / и власть земную».
Героическая жажда золота жила в душах людей, не завладевая, впрочем, всей душой и не иссушая разума. Эгиль, который, вероятно, был самым глубоким и, несомненно, самым человечным персонажем древнего времени, этот Эгиль, в тех фрагментах, что дошли до нашего времени, сохранил для нас «песнь песней», посвященную золоту. Любовь к благородному металлу придавала особую экспрессию чувству дружбы, и мы чувствуем ее в тех стихах, где Эгиль скорбит о гибели Аринбьёрна, своего доброго друга, и воспевает его щедрость:
Меньше стало ныне
Тех, кто блеском моря
Воинов дарили.
За морем едва ли
Щедрые найдутся,
Что мои ладони
Захотят наполнить
Златолюбие тевтонов было велико, но и щедрость их была не менее впечатляющей. В короле это качество должно было, по необходимости, быть таким грандиозным, чтобы никто не сомневался, кого называют «дарителем сокровищ». Самое худшее, что можно было сказать о правителе, это то, что он скуп. Сыновей Эйрика Кровавая Секира ненавидели и презирали по всей Норвегии потому, что они хранили свои деньги, зарыв их в землю, «подобно ничтожным крестьянам». Частью королевской удачи было желание и умение одарять своих подданных сокровищами; так люди в поэме «Беовульф», узнав о скупости короля, сделали вывод, что его пожирает изнутри отсутствие удачи. В монархической Норвегии, вероятно, считалось, что присвоение себе привилегии щедрости является узурпацией королевских прерогатив, но щедрость в определенной степени была необходима всякому большому человеку. По мнению северян, она служила свидетельством того, что человек считает свою удачу такой большой, что способен укрыть под своим крылом множество людей.
Эти два противоположных качества, характеризующие отношение северян к золоту и богатству, никак не смягчались индивидуальной психологией. Любой из них по отдельности мог достичь совершенства, почти неведомого нам, не обращая внимания на суждения других; щедрость вовсе не осуждала и не отменяла любви к золоту, даже если она доходила до того, что мы называем жадностью. Когда радиусы проходят почти параллельно друг другу, центр находится очень глубоко. Самые резкие контрасты в жизни людей отмечают глубочайшее единство.
