Непостижимая глубина и злодейство — что может быть потешнее такого представления о характере парижан?
«Вполне возможно, что это трио издевается надо мной», — думал Жюльен. Всякий, кто хоть немного знает его характер, может представить себе, каким мрачным, ледяным взглядом отвечал он на взоры Матильды. С язвительнейшей иронией отверг он уверения в дружбе, с которыми изумлённая м-ль де Ла-Моль два-три раза пыталась обратиться к нему.
Эта неожиданная странность уязвила молодую девушку, и её обычно холодное, скучающее и послушное только рассудку сердце запылало всей силой страсти, на какую она была способна. Но в характере Матильды было также слишком много гордости, и это пробудившееся в ней чувство, открывшее ей, что счастье её отныне зависит от другого человека, погрузило её в мрачное уныние.
Жюльен кое-чему научился с тех пор, как приехал в Париж, и ясно видел, что это — совсем не чёрствое уныние скуки! Вместо того, чтобы жадно искать удовольствий, разъезжать по вечерам, по театрам и придумывать разные развлечения, как бывало раньше, Матильда теперь всего этого избегала.
Мадемуазель де Ла-Моль терпеть не могла французского пения: оно нагоняло на неё смертельную скуку, — и, однако, Жюльен, который считал своим долгом присутствовать при разъезде в Опере, заметил, что она стремится бывать там как можно чаще. Ему казалось, что она как будто несколько утратила ту безупречную выдержку, которая прежде проявлялась во всём, что бы она ни делала. Она иногда отвечала своим друзьям поистине оскорбительными шутками, отличавшимися чрезмерной колкостью. Ему казалось, что она открыто выказывает своё пренебрежение маркизу де Круазнуа. «Должно быть, этот молодой человек весьма привержен к деньгам, — думал Жюльен, — если он до сих пор не бросил эту девицу вместе со всем её богатством!» И, возмущённый её издевательствами, оскорблявшими мужское достоинство, он стал обращаться с нею ещё холодней. Нередко случалось, что он позволял себе отвечать ей не совсем вежливо.
Но хотя Жюльен и твёрдо решил, что ни в коем случае не даст обмануть себя никакими знаками внимания, которые ему выказывала Матильда, они иной раз были до такой степени очевидны, а Жюльен, у которого понемногу открывались глаза, так пленялся красотой Матильды, что его иногда невольно охватывало чувство замешательства.
«Кончится тем, что ловкость и упорство этих светских молодых людей возьмут верх над моей неопытностью, — говорил он себе. — Надо мне уехать и положить конец всему этому». Маркиз только что поручил ему управление множеством мелких земельных участков и поместий в Нижнем Лангедоке. Необходимо было съездить туда; г-н де Ла-Моль отпустил его с большой неохотой, ибо во всём, за исключением предметов, связанных с его высокими политическими чаяниями, Жюльен сделался теперь как бы его вторым «я».
«Вот им и не удалось меня поймать, — думал Жюльен, собираясь в дорогу. — А шутки мадемуазель де Ла-Моль над её кавалерами — принимать ли их за чистую монету или считать, что она всё это придумала нарочно для того, чтобы внушить мне доверие, — не всё ли равно? Меня они, во всяком случае, позабавили.
Если у них нет заговора против сына бедного плотника, поведение мадемуазель де Ла-Моль просто непостижимо, — и в такой же мере по отношению ко мне, как по отношению к маркизу де Круазнуа. Вчера, например, она была явно рассержена, и я имел удовольствие слышать, как из-за моей милости досталось некоему молодому человеку, богатому, знатному... Что я перед ним? Нищий, плебей! Вот это замечательный успех. Как приятно будет вспоминать об этом в почтовой карете среди лангедокских равнин!»
Он никому не говорил о своём отъезде, но Матильда лучше его знала, что на другой день он должен покинуть Париж, и надолго. Она сослалась на жестокую головную боль, которая якобы усиливалась от духоты в гостиной, и долго гуляла в саду; она до того доняла своими ядовитыми остротами Норбера, маркиза де Круазнуа, де Келюса, де Люза и других молодых людей, которые в этот день обедали в особняке де Ла-Моль, что заставила их обратиться в бегство. Она смотрела на Жюльена каким-то странным взглядом.
«Конечно, этот взгляд, может быть, просто притворство, — думал Жюльен, — но прерывистое дыхание, взволнованный вид... А впрочем, где мне судить о таких вещах! Ведь это верх изысканности и тонкости... Много ли таких женщин найдётся во всём Париже? Это учащённое дыхание, которое чуть не растрогало меня, да она переняла его у Леонтины Фэ
{179} , которую она так любит».
Они остались одни; разговор явно не клеился. «Нет! Жюльен ровно ничего ко мне не испытывает», — с горечью говорила себе бедная Матильда.
Когда он прощался с ней, она схватила его руку выше локтя и крепко сжала её.
— Вы сегодня получите от меня письмо, — проговорила она таким изменившимся голосом, что его трудно было узнать.
Жюльен сразу растрогался, заметив это.
— Отец, — продолжала она, — чрезвычайно ценит услуги, которые вы ему оказываете. Не надо завтра уезжать, придумайте какой-нибудь предлог. — И она убежала.
Фигурка её была просто очаровательна. Трудно было вообразить себе более хорошенькую ножку, и бежала она с такой грацией, что Жюльен был совершенно пленён. Но догадается ли читатель, о чём он прежде всего подумал, едва она скрылась из его глаз? Его возмутил повелительный тон, которым она произнесла это «не надо». Людовик XV на смертном одре тоже весьма был уязвлён словом «не надо», которым некстати обмолвился его лейб-медик, а ведь Людовик XV как-никак не был выскочкой.
Час спустя лакей принёс письмо Жюльену. Это было просто-напросто объяснение в любви.
«Не такой уж напыщенно-притворный слог!» — сказал себе Жюльен, стараясь этими литературными замечаниями сдержать бурную радость, которая сводила ему щёки и помимо его воли заставляла расплываться в широкой улыбке.
«Итак, — вырвалось у него, ибо переживания его были слишком сильны и он был не в состоянии их сдержать, — я, бедный крестьянин, получил объяснение в любви от знатной дамы!»
«Ну, а сам я не сплоховал, — продолжал он, изо всех сил сдерживая свою бурную радость. — Нет, я сумел не уронить своего достоинства. Я никогда не говорил ей, что люблю её». Он принялся разглядывать каждое слово, каждую букву. У м-ль де Ла-Моль был изящный мелкий английский почерк. Ему нужно было чем-нибудь занять себя, чтобы опомниться от радости, от которой у него закружилась голова.
«Ваш отъезд вынуждает меня высказаться... Не видеть вас долго — свыше моих сил...»
И вдруг одна мысль, словно какое-то открытие, потрясла Жюльена; он бросил изучать письмо Матильды, охваченный новым приливом неудержимой радости. «Значит, я взял верх над маркизом де Круазнуа! — воскликнул он. — Но я разговариваю с ней только о серьёзных предметах! А ведь он такой красавец! Какие усы! Ослепительный мундир, и всегда найдёт что сказать — к месту, и так умно, так тонко!»
