Наконец он пробрался в самый тёмный угол сада. «Если они решили не посвящать в это дело здешних слуг, то люди, которым поручено схватить меня, явятся, очевидно, через садовую ограду.
Если господин де Круазнуа всё это хладнокровно обдумал, он, разумеется, должен был бы сообразить, что для репутации особы, на которой он собирается жениться, более безопасно схватить меня, прежде чем я успею проникнуть в её комнату».
Он произвёл настоящую рекогносцировку, и весьма тщательную. «Ведь тут на карту поставлена моя честь, — думал он, — и если я чего-нибудь не предусмотрю и попаду впросак, напрасно я потом буду говорить себе: “Ах, я об этом не подумал”, — всё равно я себе этого никогда не прощу». Погода была на редкость ясная: тут уж надеяться было не на что. Луна взошла около одиннадцати, и сейчас, в половине первого, она заливала ярким светом весь фасад особняка, выходивший в сад.
«Нет, она просто с ума сошла!» — думал Жюльен. Пробило час, но в окнах графа Норбера всё ещё был виден свет. Никогда за всю свою жизнь Жюльен не испытывал такого страха: во всей этой затее ему со всех сторон мерещились одни только опасности, и он не чувствовал ни малейшего пыла.
Он пошёл, притащил огромную лестницу, подождал минут пять — может быть, она ещё одумается? — и ровно в пять минут второго приставил лестницу к окну Матильды. Он поднялся тихонько, держа пистолет в руке, удивляясь про себя, что его до сих пор не схватили. Когда он поравнялся с окном, оно бесшумно раскрылось.
— Наконец-то! — сказала ему Матильда, явно взволнованная. — Я уже целый час слежу за всеми вашими движениями.
Жюльен чувствовал себя в высшей степени растерянно; он не знал, как ему следует себя вести, и не испытывал никакой любви. Стараясь преодолеть своё замешательство, он подумал, что надо держаться посмелей, и попытался обнять Матильду.
— Фу, — сказала она, отталкивая его.
Очень довольный тем, что его оттолкнули, он поспешно огляделся по сторонам. Луна светила так ярко, что тени от неё в комнате Матильды были совсем чёрные. «Очень может быть, что тут где-нибудь и спрятаны люди, только я их не вижу», — подумал он.
— Что это у вас в боковом кармане? — спросила Матильда, обрадовавшись, что нашлась какая-то тема для разговора.
Она была в мучительнейшем состоянии: все чувства, которые она преодолевала в себе, — стыдливость, скромность, столь естественные в девушке благородного происхождения, — теперь снова овладели ею, и это была настоящая пытка.
— У меня тут оружие всех родов, в том числе и пистолеты, — отвечал Жюльен, довольный не менее её, что может что-то сказать.
— Надо опустить лестницу, — сказала Матильда.
— Она громадная. Как бы не разбить окна внизу в гостиной или на антресолях.
— Нет, окон бить не надо, — возразила Матильда, тщетно пытаясь говорить непринуждённым тоном. — Мне кажется, вы могли бы опустить лестницу на верёвке, если её привязать к первой перекладине. У меня тут всегда целый запас верёвок.
«И это влюблённая женщина! — подумал Жюльен. — И она ещё осмеливается говорить, что любит! Такое хладнокровие, такая обдуманность во всех мерах предосторожности довольно ясно показывают, что я вовсе не торжествую над господином де Круазнуа, как мне по моей глупости вообразилось, а просто являюсь его преемником. В сущности, не всё ли равно! Я ведь не влюблён в неё! Я торжествую над маркизом в том смысле, что ему, разумеется, должно быть неприятно, что его заменил кто-то другой, а ещё более неприятно, что этот другой — я. С каким высокомерием он поглядел на меня вчера в кафе Тортони
{191} , делая вид, что не узнал меня, и с каким злым видом он, наконец, кивнул мне, когда уж больше неудобно было притворяться!»
Жюльен привязал верёвку к верхней перекладине лестницы и стал медленно опускать её, высунувшись далеко за оконную нишу, чтобы не задеть лестницей стёкла внизу. «Вот удобный момент, чтобы прикончить меня, — подумал он, — если кто-нибудь спрятан в комнате у Матильды». Но кругом по-прежнему царила глубокая тишина.
Лестница коснулась земли, Жюльену удалось уложить её на гряду с экзотическими цветами, которая в виде бордюра шла вдоль стены.
— Что скажет моя матушка, — молвила Матильда, — когда увидит свои роскошные насаждения в таком изуродованном виде. Надо бросить и верёвку, — добавила она с неизъяснимым хладнокровием. — Если увидят, что она спущена из окна, это будет довольно трудно объяснить.
— А мой как уходить отсюда? — шутливым тоном спросил Жюльен, подражая ломаному языку креолов. (Одна из горничных в доме была родом из Сан-Доминго.)
— Вам — ваш уходить через дверь, — в восторге от этой выдумки отвечала Матильда.
«Ах, нет, — подумала она, — конечно, этот человек достоин моей любви!»
Жюльен бросил верёвку в сад; Матильда схватила его за руку. Подумав, что это враг, он быстро обернулся и выхватил кинжал. Ей показалось, что где-то открыли окно. Несколько мгновений они стояли неподвижно, затаив дыхание. Луна озаряла их ярким, полным светом. Шум больше не повторился, беспокоиться было нечего.
И тогда снова наступило замешательство, — оно было одинаково сильно у обоих. Жюльен удостоверился, что дверь в комнату заперта на все задвижки; ему очень хотелось заглянуть под кровать, но он не решался. Там вполне могли спрятаться один, а то и два лакея. Наконец, устрашившись мысли, что он потом сам будет жалеть о своей неосторожности, он заглянул.
Матильду опять охватило мучительное чувство стыда. Она была в ужасе от того, что она затеяла.
— Что вы сделали с моими письмами? — выговорила она наконец.
— Первое письмо спрятано в толстенную протестантскую Библию, и вчерашний вечерний дилижанс увёз её далеко-далеко отсюда.
Он говорил очень внятно и умышленно приводил эти подробности с тем, чтобы люди, которые могли спрятаться в двух огромных шкафах красного дерева, куда он не решался заглянуть, услышали его.
— А другие два сданы на почту и отправлены той же дорогой.
— Боже великий! Зачем же такие предосторожности? — спросила изумлённая Матильда.
«Чего мне, собственно, лгать?» — подумал Жюльен и признался ей во всех своих подозрениях.
— Так вот чем объясняются твои холодные письма! — воскликнула Матильда, и в голосе её слышалось скорее какое-то исступление, чем нежность.
Жюльен не заметил этого оттенка, но от этого «ты» кровь бросилась ему в голову, и все его подозрения мигом улетучились; он точно сразу вырос в собственных глазах; осмелев, он схватил в объятия эту красавицу, которая внушала ему такое уважение. Его оттолкнули, но не слишком решительно.
