Итак, во-первых, вы должны видеться с ней ежедневно. Во-вторых, вы должны начать ухаживать за одной из светских женщин, но не проявляя при этом никаких признаков страсти, понятно? Не буду скрывать от вас, вам придётся играть трудную роль; вы должны разыграть комедию, но если это разгадают, вы пропали.
— Она так умна, а я совершенно безмозглый дурак. Я пропал, — упавшим голосом промолвил Жюльен.
— Нет, только вы, по-видимому, влюблены более, чем я думал. Госпожа де Дюбуа чрезвычайно поглощена собственной персоной, как и все женщины, которых судьба наделила чересчур знатным происхождением или несметным богатством. Она интересуется собой, вместо того чтобы интересоваться вами, и, следовательно, она вас не знает. Во время этих двух-трёх порывов любви, которую она сама же раздувала в себе, подстёгивая своё воображение, она видела в вас героя своей фантазии, а совсем не то, что вы есть на самом деле...
Но, чёрт побери! Ведь это же всё сплошная азбука, мой дорогой Сорель, ведь не школьник же вы на самом деле!..
Вот что! Зайдёмте-ка в этот магазин. Какой очаровательный чёрный галстук! Можно подумать, от Джона Андерсона с Берлингтон-стрит. Сделайте милость, наденьте его и выбросьте эту мерзкую чёрную верёвку, которая болтается у вас на шее.
— Так вот! — продолжал князь, выходя из лавки первого басонщика в Страсбурге. — А в каком обществе вращается госпожа де Дюбуа? Бог ты мой! Что за имя! Не сердитесь, мой дорогой Сорель, право, это у меня нечаянно вырвалось... Так за кем же вы будете ухаживать?
— За самим воплощением добродетели, дочкой чулочного фабриканта, страшного богача. У неё изумительные глаза. Я, право, таких не видывал: ужасно мне нравятся! Она, конечно, считается первой особой в городе, но, несмотря на все эти преимущества, краснеет и конфузится, если при ней заговорят о торговле, о лавках. На её несчастье, отец её был одним из известных купцов в Страсбурге.
— А следовательно, — подхватил князь, посмеиваясь, — если зайдёт речь о надувательстве, вы можете быть совершенно уверены, что ваша красавица отнесёт это на свой счёт, а никак не на ваш. Это её чудачество просто бесподобно и в высшей степени полезно: оно не позволит вам ни на миг потерять голову из-за её прекрасных глаз. Успех обеспечен.
Жюльен имел в виду вдову маршала, г-жу де Фервак, которая часто бывала в особняке де Ла-Моль. Это была красавица-иностранка, вступившая в брак с маршалом за год до его смерти. Вся жизнь её, казалось, была посвящена одной цели: заставить забыть всех о том, что она дочь фабриканта; а для того чтобы создать себе какое-то положение в Париже, она решила возглавить жён, ратующих за добродетель.
Жюльен искренне восхищался князем; чего бы только он не отдал, чтобы обладать всеми его чудачествами! Разговор двух друзей затянулся до бесконечности. Коразов был в восторге: никогда ещё ни один француз не слушал его так долго. «Ну, вот я, наконец, и добился, чего хотел, — ликовал в душе князь, — мои учителя слушают меня и учатся у меня».
— Итак, мы с вами условились? — повторял он Жюльену в десятый раз. — Ни тени страсти, когда вы будете говорить с юной красавицей, дочкой чулочного фабриканта, в присутствии госпожи де Дюбуа. В письмах же, напротив, проявляйте самую пламенную страсть. Читать прелестно написанное любовное письмо — это высшее наслаждение для недотроги, это для неё минута отдыха. Тут ей уж не надо ломать комедию, она может позволить себе слушать голос своего сердца. Так вот, катайте ей по два письма в день.
— Ни за что, ни за что! — испуганно воскликнул Жюльен. — Пусть меня лучше живьём истолкут в ступе! Я не способен сочинить и двух фраз, я совершенный труп, дорогой мой, ничего от меня ждать нельзя. Бросьте меня, я вот здесь лягу и умру на краю дороги.
— А кто вам говорит, что вы должны сочинять какие-то фразы? У меня с собой в дорожной сумке лежат шесть томов любовных писем. Всех сортов, на любой женский характер. Найдутся и для образцовой добродетели! Ведь вот же Калисский волочился в Ричмонд-Террас — это в трёх лье от Лондона — за самой хорошенькой квакершей во всей Англии.
Когда в два часа ночи Жюльен расстался со своим другом, он чувствовал себя уже не таким несчастным.
На другой день князь пригласил на дом переписчика, а через два дня Жюльен получил пятьдесят три любовных письма, тщательно перенумерованных и предназначенных для одоления самой возвышенной и самой унылой добродетели.
— Пятьдесят четвёртого письма не имеется, — сказал князь, — ибо Калисского вежливо выпроводили. Ну, а вам-то не всё ли равно, если дочь чулочного фабриканта в конце концов укажет вам на дверь? Вы же имеете в виду воздействовать только на сердце госпожи де Дюбуа!
Каждый день они катались верхом, и князь был без ума от Жюльена. Не зная, как выразить ему свою внезапную привязанность, он предложил ему руку одной из своих кузин, богатой московской наследницы.
— А когда вы женитесь на ней, то с помощью моего влияния и вот этого вашего ордена вы через два года будете уже полковником.
— Но ведь этот орден пожалован не Наполеоном, это не одно и то же.
— А какая разница? — отвечал князь. — Ведь учредил его Наполеон; он всё равно почитается высшим орденом в Европе.
Жюльен уже совсем было согласился на предложение князя, но долг призывал его предстать пред очи светлейшей особы; расставаясь с Коразовым, он обещал написать ему. Он получил ответ на доставленную им секретную ноту и помчался обратно в Париж; но достаточно ему было пробыть два дня наедине с самим собой, как мысль покинуть Францию и Матильду показалась ему горше лютой смерти. «Нет, не женюсь я на этих миллионах, которые мне предлагает Коразов, — решил он. — А советам его я последую.
В конце концов, ведь искусство соблазнять — это его ремесло. Никакими другими занятиями он не интересуется вот уж пятнадцать лет, а сейчас ему тридцать. Нельзя сказать, что он не умён; он человек хитрый, ловкий; пылкость, поэзия с таким характером несовместимы, — это душа прокурора. Так что же? Тем больше оснований полагать, что он рассуждает правильно.
Да, так и надо сделать: буду ухаживать за госпожой де Фервак. Должно быть, скучновато с ней будет, но я буду глядеть в её прелестные глаза; они напоминают мне те, что любили меня так, как меня никто никогда не любил.
Она иностранка, вот мне и будет новый характер для изучения.
Я схожу с ума, совсем пропадаю, — я должен следовать этим дружеским советам и не слушаться самого себя».
XXV. На службе у добродетели
Но если я буду вкушать это наслаждение столь рассудительно и осторожно, оно уж не будет для меня наслаждением.
Лопе де Вега
Едва вернувшись в Париж и вручив маркизу де Ла-Молю ответ, которым тот, по-видимому, был крайне разочарован, герой наш, выйдя из его кабинета, бросился к графу Альтамире. Помимо преимущества быть приговорённым к смертной казни, этот блистательный чужеземец отличался ещё крайним глубокомыслием и имел счастье быть весьма набожным; эти достоинства, а ещё более того — высокое происхождение графа вполне отвечали вкусам г-жи де Фервак, и она часто виделась с ним.
