— Ты меня огорчаешь, — сказал ему Жюльен. — Господин де Лавалет был невинен, а я виновен. Ты, сам того не желая, заставляешь меня думать об этом различии... Но что это ты говоришь? Неужели? Ты готов продать всё своё имущество? — удивился Жюльен, вдруг снова обретая всю свою наблюдательность и недоверчивость.
Фуке, обрадовавшись, что наконец-то его друг откликнулся на его замечательную идею, начал подробно высчитывать с точностью чуть ли не до каждой сотни франков, сколько он может выручить за каждый из своих участков.
«Какое изумительное самоотвержение для деревенского собственника! — думал Жюльен. — Сколько скопидомства, бережливости, чуть ли не мелкого скряжничества, которое заставляло меня краснеть, когда я замечал это за ним, и всем этим он жертвует для меня! Конечно, у блестящих молодых людей, читающих “Рене”
{239} , которых я встречал в особняке де Ла-Моль, нет его смешных недостатков, но, за исключением разве каких-нибудь совершенных юнцов, неожиданно разбогатевших благодаря какому-нибудь наследству и ещё не знающих цены деньгам, кто из этих блестящих парижан способен на такое самопожертвование?»
Все ошибки речи, неотёсанные манеры Фуке — всё исчезло для него, и Жюльен бросился обнимать друга. Никогда ещё провинция, при сравнении с Парижем, не удостаивалась такого высокого предпочтения. Фуке, в восторге от того чувства, которое он прочёл в глазах Жюльена, принял его за согласие бежать...
Это проявление величия вернуло Жюльену всю твёрдость духа, которой лишило его посещение г-на Шелана. Он был ещё очень молод, но, по-моему, в нём было заложено много хорошего. Вместо того, чтобы перейти от чувствительности к хитрости, как это случается с громадным большинством людей, он постепенно обрёл бы с годами истинно отзывчивую доброту и излечился бы от своей безумной подозрительности. А впрочем, к чему эти праздные предсказания?
Допросы всё учащались вопреки всем усилиям Жюльена, который своими показаниями всячески старался сократить эту волокиту.
— Я убил или, во всяком случае, пытался убить преднамеренно, — повторял он каждый день.
Но судья его был прежде всего формалистом. Показания Жюльена отнюдь не сокращали допросов; они задевали самолюбие судьи. Жюльен не знал, что его хотели перевести в ужасное узилище и что только благодаря стараниям Фуке он остался в этой славной комнатке, помещавшейся на высоте ста восьмидесяти ступеней.
Господин аббат де Фрилер принадлежал к числу тех влиятельных лиц, которым Фуке поставлял дрова на топливо. Добрый лесоторговец приложил все старания, чтобы проникнуть к всесильному старшему викарию. Радость его была неописуема, когда г-н де Фрилер объявил ему, что, помня добрые качества Жюльена и услуги, которые он когда-то оказал семинарии, он постарается расположить судей в его пользу. У Фуке появилась надежда на спасение друга; уходя, он кланялся чуть ли не до земли и просил г-на старшего викария принять и раздать на служение месс небольшую сумму в десять луидоров, дабы вымолить оправдание обвиняемому.
Фуке пребывал в странном заблуждении. Г-н де Фрилер был отнюдь не чета Вально. Он отказался взять его луидоры и даже пытался дать понять простаку-крестьянину, что ему лучше попридержать свои денежки. Видя, что ему никак нельзя этого втолковать, без того чтобы не допустить какой-нибудь неосторожности, он посоветовал Фуке раздать эти деньги беднякам-заключённым, которые действительно были лишены всего.
«Престранное существо этот Жюльен, — раздумывал г-н де Фрилер. — Поступок его поистине необъясним, а для меня таких вещей не должно быть. Может быть, его можно будет изобразить мучеником... Во всяком случае, я найду концы, дознаюсь, в чём тут дело, и, кстати, мне может подвернуться случай припугнуть эту госпожу де Реналь, которая не питает к нам ни малейшего уважения и, в сущности, терпеть меня не может. А заодно мне, может быть, удастся найти путь к блистательному примирению с господином де Ла-Молем, у которого явная слабость к этому семинаристу».
Мировая по тяжбе была подписана несколько недель тому назад, и аббат Пирар, уезжая из Безансона, не упустил случая обронить несколько слов насчёт таинственного происхождения Жюльена; это было как раз в тот самый день, когда несчастный покушался убить г-жу де Реналь в верьерской церкви.
Жюльен опасался теперь только одной неприятности перед смертью — посещения отца. Он посоветовался с Фуке, не написать ли ему прокурору, чтобы его избавили от посетителей. Этот ужас перед встречей с родным отцом, да ещё в такую минуту, глубоко возмутил честную мещанскую натуру лесоторговца.
Ему даже показалось, что теперь он понимает, почему столько людей искренне ненавидят его друга. Но из уважения к его несчастью он скрыл свои мысли.
— Уж во всяком случае, — холодно заметил он Жюльену, — этот приказ о недопущении свиданий не может коснуться твоего отца.
XXXVIII. Могущественный человек
Но какое загадочное поведение! Какая благородная осанка! Кто бы это мог быть?
Шиллер
На другой день ранним утром дверь башни отворилась. Жюльен был разбужен внезапно.
«О, боже милостивый! Это отец, — подумал он. — Какая неприятность!»
В тот же миг женщина в платье простолюдинки бросилась ему на грудь. Он с трудом узнал её. Это была м-ль де Ла-Моль.
— Ах, злюка! Я только из твоего письма узнала, где ты. То, что ты называешь преступлением, это только благородная месть, которая показывает, какое возвышенное сердце бьётся в твоей груди, — так вот я узнала об этом только в Верьере...
Несмотря на предубеждение против м-ль де Ла-Моль, в котором он, впрочем, и сам себе не вполне признавался, она показалась Жюльену прелестной. Да и как не увидеть было во всех её поступках и речах подлинно благородное, бескорыстное чувство, настолько превосходящее всё то, на что способна была бы отважиться мелкая, заурядная душонка? Ему снова показалось, что он любит королеву, и через несколько минут, настроившись как нельзя более возвышенно, он обратился к ней в самых изысканных выражениях:
— Будущее представлялось мне вполне ясно. Я полагал, что после моей смерти вы сочетаетесь браком с господином де Круазнуа, который женился бы на вдове. Благородная, хоть несколько взбалмошная душа прелестной вдовы, потрясённая и обращённая на путь жизненного благоразумия необычайным событием, знаменательным для неё и трагическим, соизволит признать подлинные достоинства молодого маркиза. Вы примиритесь с уделом быть счастливой тем, что все признают за счастье, — почётом, богатством, положением... Но, дорогая моя Матильда, ваш приезд в Безансон, если только он как-нибудь обнаружится, будет смертельным ударом для господина де Ла-Моля, я этого себе никогда не прощу. Я и так причинил ему много горя! Ваш академик не преминет сказать, что господин маркиз пригрел на своей груди змею.
