«А почему бы мне не остаться здесь на ночь? — подумал он. — Хлеб у меня есть, и я свободен». Произнося это великое слово, он почувствовал, как душа его встрепенулась от восторга. Вечное притворство довело его до того, что он не мог чувствовать себя свободным даже с Фуке. Подперев голову руками, Жюльен сидел в этой маленькой пещере, упиваясь своими мечтами и ощущением свободы, и чувствовал себя таким счастливым, как никогда в жизни. Он не заметил, как один за другим догорели последние отблески заката. Среди обступившей его необъятной тьмы душа его, замирая, созерцала картины, возникавшие в его воображении, картины его будущей жизни в Париже. Прежде всего ему рисовалась прекрасная женщина, такая прекрасная и возвышенная, какой он никогда не встречал в провинции. Он влюблён в неё страстно, и он любим... Если он разлучался с ней на несколько мгновений, то лишь затем, чтобы покрыть себя славой и стать ещё более достойным её любви.
Юноша, выросший среди унылой действительности парижского света, будь у него даже богатое воображение Жюльена, невольно усмехнулся бы, поймав себя на таких бреднях; великие подвиги и надежды прославиться мигом исчезли бы из его воображения, вытесненные общеизвестной истиной: «Тот, кто красотку свою покидает, — горе тому! — трижды на дню ему изменяют». Но этому юному крестьянину казалось, что для совершения самых героических деяний ему не хватает только случая.
Между тем глубокая ночь давно сменила день, а до посёлка, где жил Фуке, оставалось ещё два лье. Прежде чем покинуть свою пещеру, Жюльен развёл огонь и старательно сжёг всё, что написал.
Он очень удивил своего приятеля, когда в час ночи постучался в его дверь. Фуке не спал: он корпел над своими счетами. Это был высоченный малый, довольно нескладный, с грубыми чертами лица, с громадным носом; но под этой отталкивающей внешностью скрывалось неисчерпаемое добродушие.
— Уж не поругался ли ты с твоим господином де Реналем, что явился так нежданно-негаданно?
Жюльен рассказал ему — так, как он считал нужным, — всё, что с ним произошло накануне.
— Оставайся-ка у меня, — сказал ему Фуке. — Я вижу, ты теперь хорошо их знаешь — и господина де Реналя, и Вально, и помощника префекта Можирона, и кюре Шелана; ты теперь раскусил все их замысловатые повадки. Тебе сейчас в самую пору заняться торгами по сдаче подрядов. В арифметике ты куда сильней меня: ты бы у меня книги вёл, — я ведь немало зарабатываю моей торговлишкой. Но ведь у самого до всего руки не доходят, а взять себе компаньона боишься: как бы не налететь на мошенника. И вот только из-за этого-то каждый день и упускаешь самые что ни на есть выгодные дела. Да вот, ещё только месяц тому назад я дал заработать шесть тысяч франков этому Мишо — ну, знаешь, из Сент-Амана, я его лет шесть не видал, просто случайно встретил на торгах в Понтарлье. А почему бы тебе не заработать эти шесть тысяч или хотя бы три тысячи? Ведь будь ты тогда со мной на торгах, я бы накинул цену на эту партию леса и всех бы их тут же и отвадил, так бы она за мной и осталась. Иди ко мне в компаньоны.
Это предложение расстроило Жюльена: оно не вязалось с его фантастическими бреднями. За ужином, который эти два друга, наподобие гомеровских героев, готовили себе сами, ибо Фуке жил один, он показал Жюльену свои счета, чтобы доказать ему, как выгодно торговать лесом. Фуке был высокого мнения об образованности и характере Жюльена.
Но вот наконец Жюльен остался один в маленькой каморке из еловых брёвен. «А ведь и правда, — сказал он себе, — я могу здесь заработать несколько тысяч франков, а потом уже решить спокойно, надеть ли мне военный мундир или поповскую сутану, в зависимости от того, на что тогда будет мода во Франции. Состояньице, которое я к тому времени прикоплю, устранит всяческие затруднения. Здесь, в горах, где кругом ни души, я понемножку преодолею своё тёмное невежество по части всяких важных материй, которыми интересуются эти салонные господа. Но ведь Фуке не собирается жениться, а сам всё твердит, что пропадает здесь от одиночества. Ясно, что если он берёт себе в компаньоны человека, который ничего не может вложить в его дело, значит, он только на то и надеется, что уж тот его никогда не покинет».
— Неужели же я могу обмануть друга? — с возмущением вскричал Жюльен. Этот странный человек, для которого притворство и полное отсутствие каких бы то ни было привязанностей были обычным способом преуспеяния, не мог сейчас даже и мысли допустить о том, чтобы позволить себе малейшую неделикатность по отношению к любящему его другу.
Но вдруг Жюльен просиял: он нашёл предлог отказаться. «Как? Потерять в безвестности семь-восемь лет? Да ведь мне к тому времени стукнет уже двадцать восемь. Бонапарт в этом возрасте совершил свои самые великие дела. А когда я, никому не ведомый, скоплю наконец немножко деньжонок, толкаясь по этим торгам и добиваясь расположения каких-то жуликоватых чинуш, кто знает, останется ли у меня к тому времени хоть искра священного огня, который необходим, чтобы прославиться?»
На другое утро Жюльен с полным хладнокровием заявил добрейшему Фуке, который считал дело уже решённым, что призвание к святому служению церкви не позволяет ему согласиться на его предложение. Фуке просто в себя прийти не мог от изумления.
— Да ты подумай, — говорил он ему, — ведь я тебя беру в долю, а не то просто положу тебе четыре тысячи в год! А ты вместо этого хочешь опять вернуться к этому своему де Реналю, который тебя с грязью готов смешать. Да когда ты прикопишь сотни две золотых, кто же тебе помешает пойти в твою семинарию? Больше тебе скажу: я сам берусь выхлопотать тебе лучший приход во всей округе. Знаешь, — добавил Фуке, понижая голос, — я ведь им поставляю дрова, господину ***, и господину ***, и господину ***. Я им везу самый высший сорт, дубовую плаху, а они мне за это платят, как за валежник, ну и мне, разумеется, верный барыш; лучше этого поместить денежки и не придумаешь.
Но Жюльен продолжал твердить о своём призвании. Фуке наконец решил, что друг его немного свихнулся. На третий день, едва забрезжил рассвет, Жюльен покинул своего приятеля: ему хотелось провести этот день в горах среди утёсов. Он разыскал свою маленькую пещерку, но в душе его уже не было мира: его нарушило предложение Фуке. Подобно Геркулесу, ему предстояло выбрать, но выбрать не между пороком и добродетелью, а между посредственностью, которая обеспечивала ему надёжное благосостояние, и всеми героическими мечтами юности. «Значит, у меня нет настоящей твёрдости, — говорил он себе. Это сомнение мучило его больше всего. — Должно быть, я не из той глины вылеплен, из какой выходят великие люди, раз я боюсь, как бы эти восемь лет, пока я буду добывать себе кусок хлеба, не отняли у меня той чудесной силы, которая побуждает творить необыкновенные дела».
XIII. Ажурные чулки
Роман — это зеркало, с которым идёшь по большой дороге.
Сен-Реаль
{55}
