Это внезапное решение несколько развлекло его. «Какая-нибудь из этих двух женщин должна быть непременно моей», — сказал он себе и тут же подумал, что ему было бы гораздо приятнее ухаживать за г-жой Дервиль — не потому, что она ему больше нравилась, а лишь потому, что она всегда знала его только в роли наставника, известного своей учёностью, а не простым подмастерьем с суконной курткой под мышкой, каким он впервые предстал перед г-жой де Реналь.
А вот как раз этого юного подмастерья, краснеющего до корней волос, который стоял у подъезда и не решался позвонить, г-жа де Реналь и вспоминала с особенным умилением.
Продолжая смотр своих позиций, Жюльен убедился, что ему нельзя и думать о победе над г-жой Дервиль, которая, надо полагать, догадывается о том, что г-жа де Реналь неравнодушна к нему. Итак, волей-неволей ему пришлось остановиться на г-же де Реналь. «А что я знаю об этой женщине? — спрашивал себя Жюльен. — Я знаю только одно: до моей отлучки я брал её за руку, а она отнимала у меня руку; теперь я отнимаю руку, а она сама берёт меня за руку и пожимает её. Прекрасный случай отплатить ей с лихвой за всё то презрение, которое она мне выказывала. Бог её знает, сколько у неё было любовников! Может быть, она только потому меня и выбрала, что ей здесь со мной удобно встречаться?»
Вот в этом-то и беда — увы! — чрезмерной цивилизации. Душа двадцатилетнего юноши, получившего кое-какое образование, чуждается всякой непосредственности, бежит от неё за тридевять земель, а без неё любовь зачастую обращается в самую скучную обязанность.
«Я ещё потому должен добиться успеха у этой женщины, — продолжало нашёптывать Жюльену его мелкое тщеславие, — что, если потом кому-нибудь вздумается попрекнуть меня жалким званием гувернёра, я смогу намекнуть, что меня на это толкнула любовь».
Жюльен снова высвободил свою руку, а затем сам схватил руку г-жи де Реналь и сжал её. Когда они около полуночи поднялись в гостиную, г-жа де Реналь сказала ему тихонько:
— Так вы покидаете нас? Вы уйдёте от нас?
Жюльен вздохнул и ответил:
— Мне надо уехать, потому что я влюблён в вас безумно, а это грех, ужасный грех для молодого священника.
Госпожа де Реналь вдруг оперлась на его руку так порывисто, что коснулась своей щекой горячей щеки Жюльена.
Как несхоже прошла ночь для этих двоих людей! Г-жа де Реналь пребывала в совершенном упоении, охваченная восторгом самой возвышенной духовной страсти. Юная кокетливая девушка, которая начала рано влюбляться, привыкает к любовным волнениям, и когда наступает возраст подлинно страстного чувства, для неё уже нет в нём очарования новизны. Но для г-жи де Реналь, которая никогда не читала романов, все оттенки её счастья были новы. Никакая мрачная истина или хотя бы призрак будущего не расхолаживали её. Ей представлялось, что пройдёт ещё десять лет, и она будет всё так же счастлива, как сейчас. Даже мысль о добродетели и клятве верности г-ну де Реналю, мысль, которая так мучила её несколько дней назад, и та сегодня появилась напрасно; она отмахнулась от неё, как от непрошеной гостьи. «Никогда я ничего ему не позволю, — говорила себе г-жа де Реналь. — Мы будем жить с Жюльеном так, как жили этот месяц. Он будет мне другом».
XIV. Английские ножницы
Шестнадцатилетняя девушка, щёчки как розаны, — и всё-таки румянится.
Полидори
{56}
Что касается Жюльена, то он после предложения Фуке чувствовал себя просто несчастным; он никак не мог ни на чём остановиться.
«Ах, должно быть, у меня не хватает характера! Плохим бы я был солдатом у Наполеона. Ну хоть по крайней мере, — добавил он, — моё приключение с хозяйкой дома развлечёт меня на некоторое время».
На его счастье, подобная развязность даже и в этом весьма малозначительном случае совсем не вязалась с его истинным душевным состоянием. Г-жа де Реналь пугала его своим новым нарядным платьем. Это платье было для него как бы авангардом Парижа. Его гордость не позволяла ему ни в чём полагаться на случай или на собственную находчивость, которая могла бы выручить его в нужный момент. Основываясь на признаниях Фуке и на том немногом, что он прочёл о любви в Библии, он составил себе весьма тщательный и подробный план кампании. А так как он всё же находился в большом смятении, хоть и не сознавался себе в этом, он решил записать для себя этот план.
Утром в гостиной г-жа де Реналь очутилась на минутку наедине с ним.
— Вас зовут Жюльен. А как ваше второе имя? — спросила она.
На этот столь лестный вопрос наш герой не сумел ничего ответить. Подобная возможность не была предусмотрена в его плане. Не будь у него в голове этого дурацкого плана, его находчивый ум тут же пришёл бы ему на выручку, а неожиданность только подстегнула бы его остроумие.
От сознания собственной неловкости он ещё больше смешался. Г-жа де Реналь тут же простила ему его замешательство. Оно показалось ей умилительно-простосердечным. По её мнению, как раз только этого-то простосердечия и недоставало в манерах этого молодого человека, которого все считали таким умным.
— Твой юный учитель внушает мне сильное недоверие, — не раз говорила ей г-жа Дервиль. — У него такой вид, точно он всё обдумывает и шагу не ступит, не рассчитав заранее. Вот уж себе на уме!
Жюльен испытывал острое чувство унижения оттого, что так глупо растерялся и не сумел ответить г-же де Реналь.
«Такой человек, как я, обязан перед самим собой загладить этот промах», — решил он, и, улучив момент, когда они переходили из одной комнаты в другую, он, повинуясь этому чувству долга, поцеловал г-жу де Реналь.
Трудно было придумать что-либо более неуместное, более неприятное и для него и для неё и, вдобавок ко всему, более безрассудное. Их чуть было не заметили. Г-жа де Реналь подумала: не сошёл ли он с ума? Она испугалась и вместе с тем страшно возмутилась. Эта нелепая выходка напомнила ей г-на Вально.
«Что, если бы я была здесь совсем одна с ним?» — подумала она. И вся её добродетель вернулась к ней, ибо любовь стушевалась.
Она постаралась устроить так, чтобы кто-нибудь из мальчиков постоянно находился при ней.
День тянулся скучно для Жюльена; он с величайшей неловкостью пытался проводить в жизнь свой план обольщения. Ни разу он не взглянул просто на г-жу де Реналь, он кидал на неё только многозначительные взоры. Однако он был не настолько глуп, чтобы не заметить, что ему совсем не удаётся быть любезным, а ещё того менее — обольстительным.
